"В состоянии расшатанности и бессилия"

Кровавое воскресенье началось мирным религиозным шествием, а закончилось залпами и казачьми нагайками. Литография 1905 года

Во время революции 1905–1907 годов Российская православная церковь, как и сама империя, переживала жесточайший кризис. Альянс государства и Церкви к этому моменту превратился в ущербную политическую конструкцию, отягощая государство и компрометируя Церковь. Страна заплатила потрясениями в том числе и за этот альянс.

Но уроки истории не пошли впрок: церковные проблемы остались нерешенными. Симбиоз государственной и духовной властей сохранялся. В 1917 году Церковь вновь оказалась бессильной перед вызовами времени.

Однако не следует думать, что в недрах церковного ведомства не думали о противодействии революционным настроениям. Появился проект оздоровления государственно-церковной жизни. Предлагались спасительные меры: борьба с клерикализмом, строгое разграничение государственной и церковной сфер. Автором проекта выступил глава ведомства – синодальный обер-прокурор Петр Петрович Извольский (1863–1928).

Думу распустить, Собора не допускать

На вершину церковной власти Извольский взошел во второй год революции, в 1906 году, ранее занимая другой пост в Синоде.

К тому времени должность обер-прокурора слыла квинтэссенцией церковного управления, символом всей синодальной системы, а он сам – фигурой, не просто сопоставимой с высшей иерархией, но, более того, возвышающейся над ней. Извольский, как никто другой, воплощал этот образ. Архиепископ Антоний (Храповицкий) однажды даже обратился к Извольскому «ваше высокопреосвященство». Тут, конечно, могла быть как ошибка, так и угодливая лесть, к которой так расположены иерархи.

Всё в церковной жизни зависело от обер-прокурора. В 1907 году Храповицкий телеграфировал Извольскому: «Ради Бога, не отпускайте Сергея (архиепископа Сергия (Страгородского), будущего патриарха Московского и всея Руси. – «НГР») в Америку… не лишайте церковное управление… незаменимого человека». Надо сказать, обер-прокурор тогда прислушался к архиерею.

Силу Извольского подчеркивали сами иерархи. Епископ Гедеон (Покровский), поставленный перед фактом окончания архиерейской карьеры, так называемого удаления «на покой», писал ему в 1908 году: «Вы… причинили мне тысячи неприятностей и сократили мой век на 10 лет… я до смерти буду считать вас главным виновником моего «покоя»… кому не известно огромное влияние обер-прокурора, особенно если обер-прокурор в чем-либо заинтересован, прятаться за спину Синода бесцельно…»

Подобно своему знаменитому предшественнику Константину Победоносцеву он был охранителем самодержавия. Когда епископ Антонин (Грановский) позволил себе антимонархические тирады, назвав самодержавие исчадьем сатаны, то по требованию Извольского был помещен в Сергиевскую пустынь под Петербургом, что было равнозначно лишению свободы для гражданских лиц. Такие были тогда порядки. Монастыри использовались в качестве тюрем, сама же Церковь брала на себя по отношению к своим служителям роль как полиции, так и суда.

Между тем работа Извольского усложнялась курсом Государственной думы, враждебной к Синоду, да и церковной организации в целом. Всякое выступление его перед думцами было испытанием на прочность: ведь могли бесцеремонно освистать!

Но что же сам обер-прокурор: каким было его отношение к Думе? Дадим слово киевским монархистам начала XX века: «Никакой оценки со стороны Святейшего синода эта Дума, исполненная глубокой ненависти к Православной церкви и Русскому государству, не встретила… народ и духовенство были опутаны ложью, при гробовом молчании… Синода» (Вопросы истории. 2007. № 8. С. 59). А голосом Синода был как раз обер-прокурор, считавший Думу угрозой для Церкви, но обреченный молчать. Безволие Николая II будто передавалось обер-прокурору.

К Петру Извольскому как-то по ошибке обратились: «Ваше высокопреосвященство»... Фото 1915 года

Другое дело – разговоры в кулуарах. Помня о противниках Церкви в Думе, он, верный слуга императора, умеющий подстраиваться под монарха, позволял себе крамольное: «Думу распустить» (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 34. Л. 14).

Между тем во времена Извольского уже вовсю дискутировали о реформах церковных. И ему требовалось вникать в каждую такую идею.

В декабре 1906 года обер-прокурор писал об «отменно-усердных трудах» Предсоборного присутствия «в деле разработки важных и трудных вопросов для… церковного Собора» (ОР РНБ. Ф. 443. Ед. хр. 852. Л. 1). Но чуть позже, войдя в суть дела глубже, уточнил: «Труды… присутствия, сами по себе очень интересные, вскоре обнаружили, что в правящих кругах Церкви канонический строй (патриаршее управление. – «НГР») понимается не как внутреннее обновление Церкви, не как внутренняя ее самодеятельность, а только как новая форма власти» (Там же. Л. 9–9 об.) Такую мысль церковной элиты Извольский назвал «не глубокой и не исчерпывающей дела», с чем сложно не согласиться. К продуктивным переменам в Церкви иерархи точно были неспособны.

Но и самому обер-прокурору большие перемены были, похоже, не по плечу. В дни революции он обратился к тому же Храповицкому: «Позвольте поставить вам вопрос: настало ли время для созыва церковного Собора или надо сперва пережить смуту в политике?.. Собора требуют последователи освободительного движения в недрах Церкви» (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 34. Л. 12). «Не лучше ли переждать политическую бурю?» (Там же. Л. 20) – вопрошал он раз за разом. Сомневаясь в необходимости Собора, Извольский поставил и другой вопрос: не будет ли Собор игралищем житейских страстей, поприщем борьбы между духовенством и антагонистами Церкви?

Обер-прокурор ориентировался на монарха, и Храповицкий ему подсказал: «Во дворце Царскосельском и Зимнем не хотят допускать Собора…» И обер-прокурор не допускал, насколько это зависело от него. Таким образом, настороженность к обновлению Церкви демонстрировал и сам глава церковного ведомства.

Попытка достучаться 

до монарха

С другой стороны, Извольский пытался влиять на императора, о чем гласит его докладная записка Николаю II, поданная на излете первой русской революции (см.: ОР РНБ. Ф. 443. Ед. хр. 852). В ней отражены насущные проблемы и задачи Церкви, взгляд Извольского на обустройство ее и отношений государства и Церкви. Те же во многом проблемы, что обострились позже, в 1917 году.

В начале его обер-прокурорства Церковь была «в состоянии расшатанности и бессилия», утверждал он в записке на имя императора. Преданный православию, он с опаской глядел на новшества, включая обновленчество в недрах Церкви – «это рационалистическое протестантское движение», как заявил сам в записке, причем забил тревогу с большей силой, чем иерархи – члены Синода, которые в этом отношении скорее бездействовали.

«Разнузданность печати» в революционные дни он тоже возвел в ранг зла. Свободные нравы, что воцарились в духовных школах, также претили ему. В этом отношении обер-прокурор вновь подчеркнул беспомощность Синода, как и выжидательную позицию епархиальных архиереев. Революционное брожение в среде духовенства назвал опасным не только для Церкви, но и для государства. «При таких обстоятельствах, – писал обер-прокурор, – я прежде всего должен был употребить всю полноту данной мне власти, чтобы положить конец революции в недрах самой Церкви. С этой целью мне необходимо было… поднять, укрепить власть епископскую и авторитет Синода, обуздать своеволие клира, поддержать тех, кто остался верен церковной дисциплине». И здесь Извольский несколько противоречит себе, ибо в записке чуть ранее осуждал «мелкое епископское самовластие».

В документе сказано и о реально принятых мерах: увольнении самых пассивных архиереев, наказании священников-революционеров, восстановлении дисциплины в духовных школах. Требовалось внушить народу: власть в Церкви есть. Всё это Извольский назвал «решительным поворотом» в церковной жизни.

Но одновременно сановник замечал и тревожные тенденции. Найдя себе опору в крайних националистических организациях, иерархи стали вторгаться в государственные дела, ратуя за теократическую идею, которая всегда сдерживалась «железной силой» государства.

Далее упомянуты знаменитые манифесты 1905 года: от 17 апреля («Об укреплении начал веротерпимости») и от 17 октября («Об усовершенствовании государственного порядка»), названные важной страницей в истории отношений государства и Церкви. Церковному же руководству, пишет Извольский, они внушили страх потерять свои власть и влияние. И здесь он увидел новую опасность – «антагонизма между духовной и светской властью», распространение «ложной теории двух властей» и, как следствие, антигосударственные выступления темного народа, руководимого адептами «ложной теории». Теперь, по мнению Извольского, требовалась активная агитация в пользу государства, умение внушить, что единственным источником власти служит именно оно. «Нужно решительно прекратить все попытки Церкви обращаться к правительству с требованиями или порицанием» его политики, призывал обер-прокурор.

И вот, пожалуй, центральная мысль записки: «Необходимо… на некоторое время отложить мысль о созыве церковного Собора и о создании… единоличной церковной власти…» Утверждая так, он сослался на недостаточную подготовку к переменам внутри самой Церкви. Но в то же время настаивал на бережном внимании государства ко всем «законным» чаяниям Церкви в чисто церковных вопросах.

В заключение он предложил правительству следовать таким принципам в отношении Церкви: «Полное признание… первенствующего положения… Церкви и внутренней ее самостоятельности, но при условии невмешательства Церкви и иерархов в дела… государственной политики… нельзя допускать чуждого нашей истории, нашему национальному духу клерикализма».

Таким образом, в записке разграничиваются два мира: государственный и церковный. Государству отводится первенство, православию – лидерство в духовной жизни с гарантией покровительства со стороны государства.

Отрицание клерикализма обещало перемены. И потому продлись обер-прокурорство Извольского сверх отмеренного ему срока, в отношениях государства и Церкви могло бы наступить позитивное обновление.

Надежды на обновление меркнут

Было бы несправедливым умолчать об иных заслугах Извольского, «человека очень порядочного», как утверждал Сергей Витте, хотя и противоречивого, что тоже будет верной оценкой.

Ему приходилось защищать клир от архиерейского произвола. В 1907 году он перевел на «почетное место» в столицу священника Владикавказской епархии, которому нелегко было с местным епископом Гедеоном (Покровским), так что сам иерарх потом говорил об «отзывчивости и нежности сердца» обер-прокурора (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 58. Л. 1).

«За доброе и отзывчивое отношение» благодарила его и некая игуменья Елена, получив благодаря Извольскому пособие на лечение и ценя его участие в строительстве здания под учительскую школу (Там же. Д. 71. 

Л. 1, 3).

«Добрым» и «благожелательным» назвал Извольского митрополит Евлогий (Георгиевский) (Путь моей жизни. М., 1994. С. 181). «Добрые личные отношения могут заменить и восполнить недостаток единомыслия» (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 120. Л. 5), – заявлял сам обер-прокурор.

Его волновали разные проблемы: епархиальная и приходская жизнь, которую, с его слов, следовало наладить. Пользовались его вниманием и церковноприходские школы. В 1910 году он был награжден медалью в память 25-летия школ. О награждении ходатайствовал его преемник, обер-прокурор Сергей Лукьянов. Внимание его к церковным школам подчеркивал и митрополит Владимир (Богоявленский), предложив в 1907 году: «Может быть, небезынтересно будет Вам заглянуть в Перервинское духовное училище» (Там же. Д. 49. Л. 2).

Другая стезя, близкая Извольскому, – миссионерство. В 1908 году он переживал за крещеных татар, наблюдая, как их соплеменники-мусульмане «усиленно стараются» обратить тех в ислам (ОР РНБ. Ф. 443. Ед. хр. 852. Л. 2).

Однако синодальная карьера Извольского логически завершалась. Нерешительный и противоречивый, он был обречен на отставку. Уход его из Синода некоторые восприняли болезненно. Церковный историк Николай Глубоковский писал Извольскому уже на другой день после его отставки: «Не могу не выразить чувство глубокого и искреннего сожаления по поводу самой чувствительной утраты, какую несет с вашим уходом все духовное ведомство и в частности духовная школа, связывающая с вашим именем… надежды на возрождение и обновление» (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 62. Л. 3).

Спустя два года высказался епископ Парфений (Левицкий): «В Синоде о времени вашего служения вспоминают как о счастливых днях» (Там же. Д. 107. 

Л. 10).

Иерархи за спиной 

обер-прокурора

При всей своей активности задевать интересы иерархов Извольский явно не хотел. Не один год потребовался пермскому губернатору Александру Болотову, чтобы удалить беспомощного епископа Никанора (Надеждина) с кафедры. Обращение к Извольскому не помогло. Пришлось привлечь главу Совета министров Петра Столыпина.

Личное мнение Извольского частично формировалось архиереями. Для них он был удобным обер-прокурором. Без лести, впрочем, не обходилось. Обращаясь к нему, епископ Андрей (Ухтомский) пожелал «быть маленьким помощником в исполнении» «святых начинаний» обер-прокурора (РГИА. Ф. 1569. Оп. 1. Д. 32. Л. 2). Впечатление льстеца производит и митрополит Владимир (Богоявленский), желавший Извольскому «новых служебных и нравственных подвигов». (Там же. Д. 49. Л. 1 об.) Еще больше вошел в роль архиепископ Агафангел (Преображенский): «Позвольте… принести вам, душевно уважаемый Петр Петрович… сердечную благодарность за то удовольствие, которое вы доставили нам вашим посещением и добрым, любезным отношением и вниманием ко всем нам» (Там же. 

Д. 27. Л. 1 об.). Преображенский подчеркивал: прямым начальником для него служит обер-прокурор. Получив задание ревизовать Уфимскую епархию, он просил разъяснений именно у Извольского. Архиепископ Николай (Зиоров), назначенный на кафедру в Варшаве, пожелал «руководственных указаний» опять-таки от Извольского (Там же. Д. 99. Л. 2). Тех же «руководственных указаний» просил у него и епископ Парфений (Левицкий). (Там же. Д. 107. Л. 2).

Некоторые из архиереев перед Извольским откровенно унижались. В 1908 году епископ Никон (Бессонов) стенал: «Если перевожусь в наказание, усердно, покорно, слезно, смиренно прошу не переводить. Как монах, конечно, послушаюсь. Но слишком горько бросать многое не сделанным. Нужен год усиленной работы. Смиренно просит послушник Никон» (Там же. Д. 102. Л. 1). Через три месяца перевод Бессонова все же состоялся.

Как бы то ни было, содействие Извольского архиереям разнообразно. Епископу Димитрию (Ковальницкому) он помог во встрече со Столыпиным.

С приходом к власти большевиков Извольскому пришлось выбирать свою судьбу. Он предпочел эмиграцию. На чужбине он и принял сан священника, что, правда, несколько парадоксально для противника клерикализма. Но здесь проявился и духовный настрой бывшего обер-прокурора, и ностальгические чувства, столь характерные для эмиграции. Автор диссертации о Франциске Ассизском, он всегда был склонен к духовной стезе.