Монашеская братия на боевых кораблях

Капеллан минзага «Прут» иеромонах Антоний стал примером доблести флотского духовенства. Фото начала ХХ века

Александро-Невский монастырь (с 1797 года – лавра), о представителях которого и пойдет преимущественно речь, был создан по воле императора Петра I в качестве образца для всего российского монашества и в этом качестве предназначался для выполнения разных задач. Одна из них – делегирование иеромонахов на корабли Балтийского флота, в Ревельскую и Кронштадтскую эскадры. Почти на каждом балтийском судне был невский чернец. Но служили они весьма по-разному: кто-то пил водку, смеша экипаж, а кто-то утешал матросов.

Ныне исполняется 100 лет со дня ликвидации института военных священников. И задаешься вопросом: оправдал ли он себя? Этот рассказ, ограниченный рамками дореволюционной эпохи, приурочен ко дню Военно-морского флота России.

Вот тебе, бабушка, и флотское послушание

Шанс попасть в судовые священники для лаврских чернецов был довольно велик. Бывало, из лавры отправляли во флот одновременно до тридцати – тридцати пяти иеромонахов. А море иных пугало, ведь Россия нередко воевала, а морская служба была долговременной. В XVIII веке иеромонах Сильвестр (Юницкий) «сделал две кампании во флоте» (Григорий (Воинов), архим. Списки настоятелей московского Высокопетровского монастыря с 1379 года // ЧОИДР. 1874. Кн. 1. Отд. V.С. 183). Другой иеромонах, Иона, служил аж «в восьми кампаниях» (ОДДС. Т. XXVIII. Стб. 195). Причем продолжительность «кампаний» измерялась обычно не месяцами, а годами. Очевидно, церковь затруднялась отправлять на военную службу требуемое число своих служителей. Приходилось исхитряться. Так, соловецкий иеромонах Варсонофий, бывший в столице по служебным делам, был «против воли оставлен» в Александро-Невском монастыре, а затем отправлен на корабли Балтийского флота.

Изнеженное тело иных монахов послушание на воде, безусловно, угнетало. Начав флотскую службу в 1722 году, архимандрит Исаия неоднократно просился обратно в монастырь, приводя разные аргументы, но и в 1727 году его по-прежнему оставили в Ревельской эскадре (ОДДС. Т. III. Стб. 644). Еще один невский насельник, иеромонах Пафнутий (Быковский), в 1749 году умолял об увольнении на сушу «ввиду его болезненного состояния, которому способствовало продолжительное морское путешествие» (ОДДС. Т. XXIX. Стб. 288). Иные, как иеромонах Феофан, даже испустили дух при флотском послушании (РГИА. Ф. 815. Оп. 9. 1860 г. Д. 221). Причем это был не единственный случай. Кто-то расстался с жизнью вскоре по возвращении на сушу, потеряв здоровье на океанских просторах.

О невзгодах морской службы в монастырях, разумеется, знали. Штормы, хворости, гибель корабля в сражении… Все это приводило чернецов в трепет. Причем суда гибли и в мирную пору. Сенатор Константин Фишер заявил применительно к эпохе Николая I и Александра II: «Разных судов (российских. – В.В.) погибло столько, что я потерял и счет; государь чуть не утопился в переходе из Кронштадта в Петербург: он два раза пересаживался… на другие пароходы; императрицу чуть не утопили в Черном море» (Исторический вестник (ИВ). 1908. Ноябрь. С. 426). В 1868 году был потерян и фрегат «Александр Невский». Братию соименного монастыря обуревали, бросая в дрожь, эсхатологические думы и мистический страх – страх тех, кто боялся служить на море. Гнетущие слухи нельзя было утаить, и это изустное предание бередило души будущих капелланов, передаваясь из поколения в поколение.

Писатель Константин Станюкович, сам некогда служивший на боевом корабле, показал поведение иеромонаха Спиридона в минуту, когда клипер, где тот состоял священником, оказался на краю гибели: «Отец Спиридоний, жирный, круглый и гладкий, словно кот, откормившийся… на обильном кают-компанейском столе, с развевающейся рясой и клобуком на голове, уцепившись за одну из стоек, поддерживающих мостик, громко и, казалось, бессмысленно произносил молитвы, вздрагивая челюстями и вытаращив в диком страхе свои большие, круглые глаза» (Морские рассказы. М., 1970. С. 169). Спиридон – литературный герой, но, конечно же, списан с натуры.

Итак, служба была опасна. Да и требования к капелланам были серьезными. Устав военного флота, принятый в 1797 году, регламентировал: «Священник (флотский. – В.В.) должен подавать собою пример всем прочим…» Устав определил и обязанности капелланов: «На котором корабле положена будет церковь, там, когда погода позволяет, отправлять литургию, а где нет оной, положенную молитву всякий день в 9 часов по полуночи» (ПСЗ 1. Т. XXIV. № 17 833). И вот ответ на пугающую перспективу: возможность попасть в военный флот стала одной из причин побегов чернецов. Неудивительно, что, боясь моря, в бега пускались именно «черные попы», желая «сжечь свои корабли», спастись от перспективы быть призванными. На что-то надеялись и оставшиеся в обители иеромонахи. Один из них, Евграф, отказался от флота, за что был заточен в Александро-Свирский монастырь, где предстояла более тяжелая жизнь (РГИА. Ф. 815. Оп. 7. 1817 г. Д. 40). Другой «черный поп», Владимир, открещиваясь от моря, сослался на болезненность (Там же. Оп. 8. 1840 г. Д. 61). Это стало неожиданностью для монастырского начальства, наверняка заподозрившего симуляцию. И это далеко не все отказы (см., например: там же. Оп. 10. 1874 г. Д. 84). На фоне комфорта и спокойствия в обители флотская служба казалась испытанием, причем достойным награды. И чернецы не скромничали.

Отслужив на боевом корабле, иеромонах Варлаам в 1802 году обратился в Святейший синод, добиваясь либо пенсии, либо назначения настоятелем одного из монастырей (РГИА. Ф. 796. Оп. 83. Д. 128). Пенсию, к слову, для военного духовенства ввели лишь в 1801 году, но только для священников, отслуживших не менее двадцати лет. Для попавших на корабль по принуждению это был чудовищный срок. Иное дело – обер-иеромонах Андрей, просивший всего лишь о награде «за понесенные труды» во флоте (там же. Оп. 82. Д. 385). Хочется верить, что его наградили. Но должность «обер-иеромонах» звучит явным абсурдом, бросая тень на все военное духовенство.

Капеллан угощает водкой

Отношение к морскому послушанию выражалось по-разному. В 1725 году невский иеромонах Паисий (Бартенев), командированный в Кронштадт, попросту «самовольно покинул службу», то есть дезертировал (ОДДС. Т. V. Стб. 159–160). В 1720-е годы критиковали обер-иеромонаха Исаию (Волошанина), делегированного на военное поприще тоже из Невского монастыря. «Не без соблазна для… обывателей», – аттестовал его монастырский синклит (цит. по: Исакова В.И. Роль Александро-Невского монастыря в духовном окормлении… флота в первой половине XVIII века // 300 лет Александро-Невской лавры. СПб., 2013. С. 203).

Флотские иеромонахи были свободнее монастырских. Но иным свобода явно вредила: приобреталось, в частности, пристрастие к водке. Именно ради нее пришли в 1803 году к лаврскому иеромонаху Варлааму двое его товарищей по обители, когда корабль, где служил Варлаам, стоял на Кронштадтском рейде. В каюте Варлаама гости узрели полуштоф на столе. Наряду с чаем им была предложена водка, а визит братии превратился в сходбище собутыльников (РГИА. Ф. 815. Оп. 7. 1803 г. Д. 58. Л. 3).

Очередная аномалия произошла в 1816 году в порту Ревеля. С корабля на берег для закупки «церковных потребностей» был отпущен лаврский иеромонах Левкий. Но, пробыв в Ревеле три дня, Левкий на корабль не вернулся. Снимались с якоря уже без него (там же. 1816 г. Д. 52. Л. 3). Была ли преднамеренность в действиях Левкия – трудно сказать.

Опозорил лавру и иеромонах Андроник. В силу своих «неблаговидных поступков» в пору капелланства на фрегате «Минин» он был заменен по настоянию военного начальства (там же. Оп. 10. 1880 г. Д. 16). «Дурные поступки» погубили еще одного флотского иеромонаха – Сергия. Списав на берег, его сослали в Зеленецкий монастырь (там же. Оп. 9. 1868 г. Д. 156). Откровенные девиации были закономерны: ведь, со слов барона Владимира Штейнгеля, служившего в Балтийском флоте, на корабли «в наказание» попадали обыкновенно худшие представители духовенства (Записки барона В.И. Штейнгеля // ИВ. 1900. Май. С. 435). И «наказанные» закономерно становились униженными. Легендарная история случилась на шлюпе «Надежда», шедшем вокруг света под началом Ивана Крузенштерна. Когда мертвецки пьяный судовой священник лежал пластом на палубе, граф Федор Толстой припечатал к ней его бороду сургучом, применив печать, украденную у адмирала. «Лежи, не смей! Видишь – казенная печать…» – услышал очнувшийся капеллан от Толстого. Закончилось тем, что бороду отрезали. Потеха была изрядной.

Наличие церкви на корабле регламентировал флотский устав. Фото 1914 года

Награда была посмертной

Но были и исключения из общего правила. Приведем в качестве антитезы лаврского иеромонаха Геннадия, проходившего службу на корабле «Смелый» в 1812–1814 годах. Вот его характеристика, подписанная контр-адмиралом Александром Огильви: «Благороднейшим своим поведением, ревностным и благоговейным исполнением своей должности оказывал пример служителям веры и приобрел искреннее почтение у всех служащих с ним» (РГИА. Ф. 815. Оп. 7. 1816 г. Д. 52. Л. 5). В следующий раз адмирал вновь хвалил Геннадия: «…нередко поучение христианской жизни словесно и письменно читал… почему его и впредь на корабле под начальством моим иметь желаю» (там же. Л. 7). То было героическое время, когда Россия воевала с Наполеоном, и каждый призывался к подвижничеству.

И в самом деле, иные старались. Кто-то из чернецов, неся послушание во флоте, умел утешить матросов, дать отдушину тоскующим по родине морякам. Кто-то проявил творческую жилку, как иеромонах Паисий (Кривоборский), писавший книгу «Явление, чудеса и подвиги ангелов». Время на корабле за этим занятием шло быстрее. Не задаваясь вопросом о достоинствах этого произведения, можно смело утверждать: лучше сочинять, нежели пить горькую.

И были награды. В 1872 году иеромонаху Митрофану «всемилостивейше» пожаловали 300 руб. за пастырские труды на клипере «Алмаз» (РГИА. Ф. 815. Оп. 10. 1872 г. Д. 134). Другой иеромонах – еще один Иона, – совершив в середине XIX века четырехлетнее кругосветное плавание, был представлен к ордену Св. Анны III степени. Такой же награды удостоился иеромонах, служивший на фрегате «Дмитрий Донской» (РГИА. Ф. 796. Оп. 150. Д. 863). Но орден и здесь вряд ли следовало давать. Награды, как известно, расхолаживают духовенство, привнося в его жизнь карьерные настроения.

Поощряли капелланов и на самих кораблях. Иеромонаху Митрофану, например, офицеры крейсера «Рюрик» в знак благорасположения «поднесли» золотой наперсный крест, украшенный драгоценными камнями. Редкостный, что ни говори, акт уважения к священнику. Случались и зарубежные награды. В 1893 году иеромонах с крейсера «Память Азова», посетившего французский порт Тулон в составе русской эскадры, был тоже награжден золотым крестом. Уже от французского правительства (РГИА. Ф. 815. Оп. 11. 1899 г. Д. 166. Л. 1), шедшего тогда на военно-политическое сближение с Россией. Выражаясь словами Владимира Ламздорфа, представлявшего российское Министерство иностранных дел, то был знак «непрерывной и горячей демонстрации симпатий, объединяющих» две страны, знаком «рьяного русофильства во Франции» тех лет (Дневник. 1891–1892. Минск, 2003. С. 192–193). Должны были знать это и в лавре, где летом 1891 года встречали представителей французской эскадры, прибывшей в Кронштадт (РГИА. Ф. 797. Оп. 61. Отд. I. Стол 1. Д. 86). Продолжение было эффектным. На перевале от XIX к XX столетию лавру посетили президенты Франции Феликс Фор и Эмиль Лубе. То было время, когда Россия не отгораживалась от Запада, окрыляясь новыми надеждами. Что до награжденного, то о подвигах его в архивном деле опять-таки ни слова.

Заслуги же лаврского иеромонаха Вениамина не были сокрыты. Не случайно в 1900 году великий князь Александр Михайлович пожелал, чтобы на броненосце «Ростислав», данном ему под командование, пастырские обязанности нес именно Вениамин (РГИА. Ф. 815. Оп. 11. 1900 г. Д. 68. Л. 1), служивший ранее на броненосце «Генерал-адмирал Апраксин» и отлично зарекомендовавший себя.

Кое-что нужно сказать и о представителях других монастырей. Перенесемся мысленно во времена Первой мировой войны. 16 октября 1914 года у мыса Херсонес минный заградитель Черноморского флота «Прут» вступил в неравный бой с немецким линейным крейсером «Гебен». Поврежденный «Прут» уже разрешили затопить, и экипаж покинул тонущий корабль, но со шлюпок было видно, что на кренящейся палубе, средь дыма и огня, оставался корабельный священник. То был 71-летний иеромонах Антоний (Смирнов), в чьи обязанности входило исповедовать умирающих моряков. Он уступил место в шлюпке матросу. Воистину пронзительный образ, достойный запечатления лучшими художниками...

Награда Антонию была посмертной. Много важнее память, оставленная погибшим о себе. И все-таки нужно признать: негатива о капелланах существенно больше. К такому выводу нас приводят архивы.

От монашеского до смешного один шаг

Между тем распространялись новые поветрия. Особо неблагоприятными для священнических трудов в войсках стали предреволюционные годы, когда в России распространялось и крепло безбожие. Отношение к военным священникам было полупрезрительным или откровенно презрительным.

Упомянутый Владимир Штейнгель проливает на это свет: «…к священникам (корабельным. – В.В.) не было никакого уважения, и нередко молодые офицеры и гардемарины строили над ними разные насмешки и пакости» (Записки барона… С. 435). Сардонических выпадов становилось все больше, они входили в привычку, унижая достоинство капелланов. Показателен пример иеромонаха Паисия, попавшего на броненосец «Орел» в Русско-японскую войну 1904–1905 годов. Рассказывает писатель Алексей Новиков-Прибой, служивший на «Орле»: «Жалкую и комическую фигуру представлял собой наш духовный отец (Паисий. – В.В.)… Корпус у него был сутул… с круглым выпяченным животом, точно он носил под рясой ковригу хлеба. Лицо обрюзгло, поросло рыжей всклоченной бородой; мутные глаза смотрели на все по-рыбьи, неподвижно. Он, вероятно, редко мыл голову, но зато часто смазывал густые рыжие волосы лампадным или сливочным маслом, поэтому от них несло тухлым запахом. Нельзя было не удивляться, как это офицеры могли выносить его присутствие в кают-компании и кушать вместе с ним за одним общим столом. Совершенно необразованный, серый, он при этом еще от природы глуп был безнадежно. Говорил он нечленораздельной речью… словно насильно выталкивал каждое слово. Казалось, назначили его на корабль не для отправления церковной службы, а для посмешища и кают-компанейской молодежи, и всей команды» (Цусима. М., 1984. Кн. 1. С. 130). Отношение к судовым священникам особенно четко проявилось весной и летом 1917 года, еще до прихода к власти большевиков. Из 36 служивших в Балтийском флоте капелланов было изгнано 25 (Бабкин М.А. Священство и Царство (Россия, начало XX в. – 1918 г.) Исследования и материалы. М., 2011. С. 412).

Морская служба была и вправду непредсказуема. Но среди лаврских чернецов, принявших священство, водились свои «аристократы», кому флот отнюдь не грозил, как не грозило пастырство в Ораниенбаумском военном госпитале (туда лаврских иеромонахов тоже слали). Хотя иные и видели в вояжах по морю определенные преимущества. Своя каюта, своя водочка и благочинный на благородном расстоянии – вот что имелось в виду. И оттого до корабельного послушания находились охотники (см.: ИВ. 1901. Август. С. 525).

Таковы были морские капелланы. Сухопутные были не лучше, и нет оснований оценивать их моральные качества выше. Неисправность военных священников лишь подтверждает вывод о никчемности союза государства и церкви, плодом которого капелланы и стали. Массовые подвиги советских моряков в годы Великой Отечественной войны, когда воспитание военнослужащих было исключительно светским и никаких капелланов не было, делают этот вывод еще убедительнее.