Чумной бунт против церкви

Архиепископа били по голове, «глаза выкололи, лицо изрезали, бороду вырвали, грудь искололи, кости переломали – словом сказать, все его тело было одна рана». Шарль-Мишель Жоффрой. Убийство архиепископа Московского Амвросия во время чумы 1771 года. 1845

Не менее пяти священников служили у Варварских ворот бесконечные молебны. Всякий раз собиралась обширная толпа. На украшение иконы шли щедрые пожертвования: их оценивали в огромную для того времени сумму – 3 тыс. руб. Но кружку с деньгами Зертис велел опечатать и забрать вместе с иконой, для чего 15 сентября в сопровождении воинской команды прибыли чиновник Московской духовной консистории и священник. Однако народ не отдал ни икону, ни кружку, поняв дело по-своему.

Все началось с истошного крика: «Архиерей хочет ограбить казну Богоматери, надо убить его!» В некоторых церквах ударили в набат. Завязалась драка, досталось и чиновнику. «Изрядно битого» и связанного, его привели в кремлевский Чудов монастырь, чтобы он показал путь в архиерейские покои. В это время, «спасая живот свой», как выразился очевидец, Зертис бежал в Донской монастырь, надев мужицкий кафтан. Эта обитель была защищена высокими стенами.

В 11-м часу пополудни начался грабеж архиерейского дома, включая винные погреба, без опустошения которых русский бунт, похоже, немыслим. Домовая церковь тоже пострадала: иконы лишились окладов, всю ризницу растащили, антиминс разодрали, сосуды разграбили, образа «обругали выколотием глаз».

На следующий день восставшие опять искали архиерея, пока наконец не узнали, что он в Донском монастыре. После литургии иерарх «скрылся в церкви за иконостасом на хорах», надев тот же кафтан, но, выданный своими приближенными, вскоре был найден бунтовщиками. Архиепископа вытащили во двор, ударили колом по спине. Тут раздался крик: «Не бить в монастыре и святого места кровью его чтоб не осквернить!» Удивительно, что при этом восставшие не погнушались осквернить себя убийством. Затем кровавая сцена разыгралась за стенами монастыря. Иерарха били по голове, «глаза выкололи, лицо изрезали, бороду вырвали, грудь искололи, кости переломали – словом сказать, все его тело было одна рана», свидетельствовал очевидец событий, просветитель Федор Каржавин.

Спустя несколько дней нашли тело, «ругательно поверженное», констатировал дореволюционный историк Николай Розанов. До 4 октября оно лежало в монастырском храме «на зрении всенародном». Убийство не успокоило толпу, так что при отпевании Зертиса никто не решался сказать слово над гробом, и светским властям пришлось приказать произнести проповедь. Приказание исполнил архимандрит Амвросий (Подобедов). Погребение состоялось здесь же, в Донском.

Но была ли трагедия неизбежной? Думается, нет. Если бы архиерей, обратившись лично к народу, попытался объясниться, то смог бы, пожалуй, избежать расправы.

Императрица Екатерина II сочувствовала ему как жертве фанатизма. Но архиепископ не был праведником: он был жесток, провоцируя против себя народ, часто применяя плети и розги. После гибели Зертиса узнали о «расстроенном» состоянии Московской епархии. Хотя нужно учесть и его неординарную образованность. Были известны его переводы с латыни, греческого и еврейского. Возможно, просвещенность архиепископа и стала причиной его ужасной гибели: ведь он предпринял единственно разумное во время эпидемии действие – убрал икону, которая могла стать источником распространения заразы.

О сочетании деспотизма и просвещенности у некоторых церковнослужителей рассуждал дореволюционный автор Орест Левицкий: «Между представителями тогдашней православной иерархии (XVI–XVII века. – «НГР») можно указать немало лиц, обладавших блестящим образованием… но весьма трудно найти между ними людей, нравственные качества которых строго соответствовали бы высоте их пастырского служения».

О трагедии, происшедшей в Москве, узнали европейские дипломаты, аккредитованные в России. Вот что писал своему министру иностранных дел Эмманюелю д’Эгийону посол Франции Сабатье де Кабр: «Убийство архиепископа Московского глубоко огорчило Екатерину. Еще более были обескуражены этим влиятельные российские вельможи, рассматривая это происшествие как вопиющее свидетельство… варварства… Народ все еще стоит на своем и, как и все русское, до конца сохраняет верность старым устоям» (пер. Е.Н. Трубиной).

Ответ д’Эгийона был таков: «Трагическая кончина архиепископа Московского и ярость народа, которую вызвали разумные меры предосторожности… характеризуют русских… со стороны, весьма мало схожей со стремительным развитием, коим они подчеркнуто хвалятся. Беспорядки при столь опасных обстоятельствах имеют свойства усиливаться, и для нас не удивительно, что Екатерина II направила для подавления бунта властного человека (князя Григория Орлова. – «НГР»), которому она больше всего доверяет. Остается надеяться, что полномочия, которыми он наделен, и твердость характера, о которой все наслышаны, сделают его в состоянии остановить возрастающую волну сопротивления в народе» (пер. Е.Н. Трубиной). Сабатье и д’Эгийон связали бедствие с непросвещенностью народа, а ведь за это следовало бы отвечать и духовенству!

Английский посол Чарльз Каскарт передавал в Лондон: «Известия, полученные… из Москвы, весьма грустного свойства. Народ, покинутый властями и доведенный до отчаяния усиливающейся опасностью… не нашел другого средства, кроме суеверного понятия, что чудеса совершаются то тем, то другим образом или изображением. Архиепископ, человек благовоспитанный и умный, видя опасность, происходящую от того, что целые толпы уже зараженного народа принимают причастие вместе с другими, и, согласно обычаю греческой церкви, при этом употребляется одна и та же ложка для всех, сделал некоторые распоряжения, возбудившие неудовольствие. А когда он вслед за тем приказал убрать любимый чудотворный образ и запечатать кружку во избежание постоянного стечения народа, приходившего исцеляться от чумы и молиться о сохранении от заразы, то мера эта вызвала столкновение между его подчиненными и народом... произошло волнение, стали кричать, что архиепископ грабит церковь и святотатствует. Ударили в набат. Народ сбежался, и огромные толпы направились к архиепископу, напали на его дворец, уничтожили все, что нашли в нем, кроме погребов, откуда выпили все вино. Но самого его не нашли, так как он спасся в монастыре в восьми верстах расстояния. Колокола звонили всю ночь, и было совершено много злодейств. Поутру народ направился к монастырю, где в это время архиепископ служил обедню. Дождавшись окончания обедни и даже священнической хиротонии, злодеи увлекли архиепископа из алтаря и жестоким образом убили его».

Масштабы бедствия оказались велики, остановить его было трудно. После событий 15–16 сентября московский генерал-губернатор Петр Салтыков обнаружил Чудов монастырь в «жалком состоянии». Миро все разлили, унеся сосуд из-под него. Духовная консистория, находившаяся в стенах монастыря, тоже была разорена. Мятежники добрались и до братских келий. Пребывавшего в Чудове «для пользы себя» настоятеля Ново-Иерусалимского монастыря Никона (Зертис-Каменского), брата убитого иерарха, ограбили и избили так, что тот заболел и через две недели умер. Таким образом, дело обернулось настоящим бунтом против церкви.

Меры, разумеется, приняли: защищая духовенство, использовали воинскую команду. Императрица повелела о законном наказании зачинщиков и убийц. Вскоре Сабатье де Кабр сообщил в Париж: «Следственная комиссия (ее также возглавлял Григорий Орлов. – «НГР»), призванная осудить виновных в убийстве архиепископа Амвросия и учинении беспорядков, о коих я имел честь вам сообщить, приговорила к повешению двух основных зачинщиков. Этой же мере подверглись двое из 60 человек, выбранных наугад в толпе, прочие же 60 были биты кнутом и наказаны согласно соответствующим обычаям» (пер. Е.Н. Трубиной).