«Иерархия подавляющая, пышность ослепительная, чтобы отуманить умы»

Презрение феодала, а не сочувствие христианина слышится в слове «чернь» из уст священника. И.И. Творожников. Нищие около церкви. 1889. ГТГ

На протяжении всей истории Русской церкви отношения пастырей и паствы были непросты. Для устранения противоречий не хватило всего синодального периода.

В сочувствии и моральной поддержке духовенства нуждались прежде всего социальные низы. Но обездоленный люд часто сталкивался с противоположным отношением – почти неприкрытым презрением. Особый секретный комитет подчеркнул в 1827 году «весьма слабую в России связь… между пастырями церквей и прихожанами их» (СИРИО. Т. 73. СПб., 1890. С. 223).

Чернь и чернецы

В письме архимандрита Иринея (Клементьевского) находим такой оборот: «при многолюдном стечении дворянства и черни» (ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 1. Ед. хр. 1002. Л. 5 об). Называли народ чернью и епископ Евсевий (Орлинский) (Богословский вестник /БВ/. 1914. Октябрь – ноябрь. С. 539), и архиепископ Анатолий (Максимович) (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 839. Л. 40) и другие иерархи. Презрение феодала, а не сочувствие христианина слышится в слове «чернь».

Реагировали даже на внешность. В 1781 году Казанская духовная консистория запретила одному из священников иметь «развращенный образ» – носить «мужичьи» кафтаны, шапки, лапти и др.

Другие, наоборот, могли с гордостью подчеркнуть: «не принадлежу к грубому сословию» (ОР РНБ. Ф. 850. Ед. хр. 507. Л. 10 об.), как заявил монах Сергий (Чистяков) из Троице-Сергиевой лавры. Принадлежность к сословию «смиренному», как выражаются церковники, не помогла чернецу избавиться от социальных предрассудков, как и другим лаврским «аристократам».

Побывав в лавре при Николае I, знаменитая Александра Смирнова-Россет осталась весьма недовольна наместником Антонием (Медведевым). Читаем в ее дневнике: «Когда я подошла в розовой шляпке, он принял вид благоговения, а мужикам давал руку почти с презрением» (Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 224).

Презрение принимало и более вызывающие формы. В 1853 году архиепископ Орловский Смарагд (Крыжановский) отказал «мценским мужикам» в проведении крестного хода, которого они, по словам иерарха, «домогались» (ОР РНБ. Ф. 194. Ед. хр. 137. Л. 36). В этом видится, по сути, каприз помещика.

Время мало меняло ситуацию. В 1905 году, когда заговорили о возможном возврате к выборности духовенства, епископ Стефан (Архангельский) воскликнул: «Неужели все отдать во власть темной крестьянской толпы?» (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 750. Л. 190 об.) Подобно своим коллегам-архиереям, Архангельский боялся народа: «Нет никакого сомнения, что представители народные… забрав в свои руки власть, сожмут Церковь в кулак… как не снилось при Екатерине, Павле I, Николае I нашим обер-прокурорам» (Там же. Л. 165 об.). Тот же страх испытывал епископ Антонин (Грановский), говоря о «мужиках», склонных сажать архиереев на кол (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 696. Л. 35 об.) Архиепископ Антоний (Храповицкий) «разглядел» «мужиков» даже среди депутатов Государственной думы.

Откровенно высказывались и представители белого духовенства. В 1907 году знаменитый протоиерей Иоанн Восторгов назвал «пьяной рванью» самую активную часть рабочих (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 697. Л. 120).

В послании Синода к верующим, датированном 29 апреля 1917 года, говорится: «Вам дарована ныне свобода решать вопросы церковного устроения по собственному разумению». Не всем иерархам это нравилось. Епископ Алексий (Симанский), будущий патриарх, высокомерно заявил: «Теперь власть толпы… чернь господствует…» (Письма патриарха Алексия своему духовнику. М., 2000. С. 32).

Все та же пропасть между народом и духовенством, которая не преодолевалась на протяжении веков. «Чернь», «толпа», «мужики» – вот знаки «любви» духовенства к народу.

Даже к своим собратьям духовенство относилось порой с пренебрежением.

В 1736 году иеромонах Лука из Александро-Невского монастыря в Петербурге ругал матерно наместника Гервасия (Корду), называя его мужиком. Самозваного «аристократа» в рясе били за это кнутом (ОДДС. Т. XVI. 1736. СПб., 1906. Стб. 316). Священник Черниговской епархии Роман Григорович в 1785 году услышал подобное от местного епископа: «...никуда не годишься, как… сделался бы ты последним мужиком» (РГИА. Ф. 796. Оп. 66. Д. 425. Л. 1 об., 4 об.). Епископ Порфирий (Успенский) назвал мужиком даже епископа Орловского Поликарпа (Радкевича) (Книга бытия моего. СПб., 1901. Т. VII. С. 117). О «мужиках-монахах» писал в 1910 году епископ Андроник (Никольский) (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 695. Л. 11 об.). Формировалась своеобразная традиция.

«Зашибали на молебне до крови»

Обер-прокурор Святейшего синода Яков Шаховской заметил при вступлении в должность, что «дела… челобитчиковы все презрительно содержаны», что означало: не приняты к рассмотрению (Записки князя… Шаховского. Ч. 1. СПб., 1821. С. 68).

В епархиях было, конечно, не лучше. Вступив на Подольскую кафедру, епископ Леонтий (Лебединский) заметил, что подольское духовенство имело «панское отношение» к прихожанам (БВ. 1914. Февраль. С. 287).

Опубликованные и неопубликованные документы синодального периода пестрят свидетельствами об избиении духовенством народа. Не составляли исключения и архиереи. До Петра I среди них встречались такие, что «дозволяли себе зашибать своеручно человека на молебне до крови, употребляли в отношении провинившихся битье обнаженных плетьми, сажание на цепь с оставлением без пищи…» (Рункевич С.Г. Учреждение и первоначальное устройство… СПб., 1900. С. 6). Здесь имеются в виду злодеяния архиепископа Коломенского Иосифа.

Есть и примеры помощи пастырей народу – такие как Дом трудолюбия, основанный Иоанном Кронштадтским.  Фото из книги «Лавры, монастыри и храмы на святой Руси». СПб. 1909

Подражая иерархам, распускало руки и рядовое духовенство. Как сообщил епископ Вологодский Иосиф (Золотой) в 1768 году, когда отношения духовенства обострились, один из священников епархии напал на крестьян с рогатиной, после чего бил их топором (РГИА. Ф. 796. Оп. 49. Д. 197. Л. 1).

В конце XVIII века в Казанскую духовную консисторию обратились выборные села Яблоньки Хвалынской округи, сообщив о побоях крестьян священником Евфимием Алексеевым (Труды Саратовской УАК. 1911. Вып. 27. С. 16).

Случалась жестокость из ряда вон выходящая. В 1795 году священник из Саратовского края Косма Петров обвенчал крестьянку Домнику Антонову против ее желания. С одобрения «попа» женщину, в тот момент больную, «стащили с печи, увезли в церковь», где на нее надели венец. В церкви крестьянку «били, бил и поп» (Там же. С. 17).

Главной жертвой духовенства были именно крестьяне. В 1813 году помещик Василий Зиновьев жаловался на двоих священников из столичной епархии, обвинив обоих в побоях крестьян.

Народ отвечал взаимностью. Со слов Антония, архимандрита Лютикова Троицкого монастыря близ Калуги, мы знаем, что однажды после церковной службы крестьяне избили его «смертно», «напав многолюдственным собранием».

Священники могли прямо за богослужением кричать на прихожан, прибегая к «неприличной» лексике (РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 648. Л. 1 об., 6). В 1828 году священник из Новгородской епархии Косма Иванов, зайдя в церковь за всенощной, «неблагопристойно кривлялся и показывал народу неприличные фигуры… из пальцев» (РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Д. 5332. Л. 28).

Духовные лица увлекались также доносительством, усугубляя враждебное к себе отношение. В 1726 году архимандрит Боровского Пафнутьева монастыря донес в Синод о непослушании монастырских крестьян и неплатеже ими податей. Некоторые слали ложные доносы. В 1800 году отправили на каторгу священника Илариона Иванова за навет на крестьянина (РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3505).

При этом для доносчиков установили стимулы. Священник Ермил Яковлев, клирик Рязанской епархии, донесший в 1727 году на крестьян, получил денежную награду (ОДДС. Т. V. 1897. № 28). В 1753 году Синод рассмотрел просьбу Тайной канцелярии поощрить иеродьякона из Белгородской епархии Петра (Дьякова) «за правой и ревностной его на некоторых людей о важном деле донос» (Полное собрание постановлений и распоряжений… в царствование… Елизаветы Петровны. № 1332. 25 января 1753 г.). Можно не сомневаться, что просьба грозного ведомства была удовлетворена.

В 1767 году священник Георгий Афанасьев сообщил о крестьянине, обругавшем графа Григория Орлова (РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2232). А священник Иосиф Сидоров донес по тому же поводу на солдата (Там же. Д. 2328).

Справедливости ради заметим, что на духовенство давили сверху. От него, в частности, требовали представлять списки пренебрегающих церковными «таинствами», то есть опять доносить, согласно Духовному Регламенту, учрежденному при Петре I. Усердным исполнителем Регламента слыл епископ Кирилл (Флоринский), доносивший на крестьян, пренебрегающих исповедью и причащением.

В 1789 году духовенство Княгининской округи Нижегородской губернии сообщило о «не хождении» прихожан в церковь и «не приглашении» духовенства «для исправления треб» (Действия Нижегородской УАК. 1905. Т. VI. Отд. II. С. 17 /Кн. 76, 15 мая 1789 г. /). Тогда же нижегородский священник из села Шимонина обвинил крепостного в «не хождении» (Там же. С. 18 /Кн. 76, 24 мая 1789 г.). Без полицейской силы государства церковники существовать и властвовать над душами не могли.

Народу отказывали даже в признании обычных человеческих прав. Типичный пример – епископ Мелитопольский Кирилл (Наумов), глава Русской духовной миссии в Иерусалиме. Выехав из Яффы, по дороге в Иерусалим он проявил себя высокомерным и едва ли не злобным человеком. Вот его письменное откровение: «Я велел прогнать всех баб-поклонниц, – ой народ!.. – Лезут дряни вперед; гадят вид и задерживают… а назад не загонишь» (Русская старина. 1889. Т. LXIII–LXIV. С. 800). Но ведь именно ради этих «баб-поклонниц» он и был послан в Святую землю, чтобы облегчить непростое в те времена паломничество. По словам синодального обер-прокурора Александра Толстого, Наумов следовал по пути, «пролегающему мимо смирения и кротости» (Христианское чтение. 1899. № 9. С. 431). То есть Толстой представил нам монаха без элементарных монашеских добродетелей.

В довершение ко всему церковники обманывали народ. Памятен разговор Петра I с архимандритом Иверского монастыря. Тот признался, что, живя в Москве, «выставил в окно образ Богоматери, плачущей о грехах человеческих». Также пояснил, что на задней стороне иконы, «против самих глаз, сделал две луночки, в которые клал по губке, напитанной водой. Затем тщательно обил обратную сторону китайкой. В глазах проколол две небольшие скважины, и когда приходили к образу люди, то… держа его обеими руками, большими пальцами надавливал на те места, где лежали губки, и из скважин текли капли воды». «Набрав… большие деньги», он «удалился в пустынь…» (Русский архив. 1883. № 2. С. 355–356). Мошеннику все сошло с рук.

Бездействие тоже красноречиво. В 1838 году, беседуя с епископом Пензенским Амвросием (Моревым), один из дворян подчеркнул: «Крестьян-то не учат Закону Божьему; они очень суеверны, а религии вовсе не знают, о Евангелии и не слыхивали…» (Огарева-Тучкова Н.А. Воспоминания. М., 2016. С. 29). В ответ на что епископ лишь «усмехнулся».

Есть, конечно, и противоположные примеры – помощи пастырей народу, такие как Дом трудолюбия, основанный Иоанном Кронштадтским. Но подобные инициативы не стали доминирующим явлением. Большинство источников говорит: к 1917 революционному году народ и духовенство чудовищно отдалились друг от друга.

Многие объясняют подобное отношение особенностями русской церковности, для которой важно благолепие, видимое могущество, за которым порой не различается искренняя вера. Вот что писал в 1843 году об архиерейском богослужении академик Александр Никитенко: «Все, что есть великого в христианстве, тонет в этом позолоченном хламе форм, которые деспоты придумали, чтобы самой молитве преградить путь к Богу. Везде они – и они! Нет народа, нет идеи, всеобщего равенства! Иерархия подавляющая, пышность ослепительная, чтобы отвести глаза, отуманить умы, – все, кроме христианской простоты и человечности».