Наталья Хроменкова
Борзов не увидел знаковых музыкальных событий в этом году. Фото предоставлено пресс-службой Найка Борзова
Найк Борзов стал героем нулевых, оседлав маленькую лошадку, прокатившись верхом на звезде, рассказав о только ему знакомых трех словах, а после будто ушел в тень. Но пять лет назад он громко вернулся на музыкальную сцену, выпустив альбомы «Изнутри», «Везде и нигде», «Избранное». Теперь музыкант готовится презентовать новую пластинку «Молекула», включающую его акустические эксперименты. В преддверии выхода альбома Наталья ХРОМЕНКОВА побеседовала с Найком БОРЗОВЫМ о «новом Средневековье», «смурной серенаде» и ожесточенном звучании кахона, строгих законах и новом лозунге, который должен украсить флаг страны.
– Древние греки каждые семь лет начинали новую жизнь и брали новое имя. Музыканту начать новую жизнь очень тяжело: слушатели привыкают к амплуа и перемен не терпят. Но вот ты после долгого молчания снова вернулся на сцену, презентовав в прошлом году сразу два альбома, а теперь готовишься к выпуску очередной пластинки. Ты часто начинаешь новую жизнь? Не бывает трудно?
– Каждый день. Я даже не задумываюсь, как это происходит, но со временем привыкаешь. Правда, каждое утро все стирается, и сложно сконцентрироваться и понять, что было вчера. Порой ты засыпаешь такой и думаешь: «Это не сделал, о том забыл» – и начинаешь переживать. Я не ложусь спать, не закончив чего-то важного, и каждое утро просыпаюсь перерожденный, обновленный и чистый. Я сейчас ложусь до двух часов ночи, а встаю до 10 утра – это нонсенс для меня. Я совсем другой человек, уже неделю как.
– Расскажи о своем новом альбоме. Насколько я знаю, это акустический альбом под аккомпанемент кахона. Как появилась его концепция, что нас ждет в декабре?
– Этот альбом «Молекула» я бы не стал называть совсем новым: он не состоит полностью из свежего материала, это иное видение моих старых песен, плюс пару новых композиций, конечно. Приступая к альбому, я точно знал, что в следующую номерную пластинку эти песни не войдут – по концепту не ложатся. Но здесь, в акустике, они хорошо заняли свое место и идеально легли в треклист. «Молекула» – это некая рефлексия моего ощущения реакции людей на акустическую программу, наши акустические сеты с кахоном. Но альбом в этом новом стиле этнотехно родился сам по себе: ноги сами нас привели в студию, а руки сами записали. Я не могу сказать, что начался новый этап: он стартовал давно, еще до реализации альбома. Получилась такая переаранжированная под гитары и перкуссию программа. Местами пришлось поменять биты плюс я не удержался и записал бас-гитару, даже скрипки и баян.
– Я правильно понимаю, что именно кахон и стал осью альбома? От этого инструмента ты с музыкантами и плясал?
– Когда я увидел и услышал кахон, мне захотелось ввести его в наши акустические концертные сеты. Ощущение аналоговой древней драм-машинки и возможность извлекать динамичный звук только руками. Это как играли давным-давно, в самом начале музыки, ожесточенно и остервенело, с дикой яростью – так ты не сможешь играть на драм-машине. Получилась совсем другая история, новая параллельная форма жизни. Это как будто мы живем в Средневековье и вдруг придумали рок-н-ролл.
– У Мишеля Уэльбека есть роман «Элементарные частицы», где он сравнивает людей с электронами, мезонами или чем-то еще. Что ты вкладывал в название альбома? Откуда оно взялось?
 |
| Найк Борзов сменил электрогитару на акустику
и кахон. Фото Антона Белицкого/PhotoXPress.ru |
– Название появилось из песни, я очень хотел добавить ее в пластинку, с нее и началась эта акустическая программа. Песня странная, мне не свойственная. Эдакая смурная, минорная серенада. Песня мне очень нравилась, хотя некоторым моим друзьям или знакомым она не приглянулась. А потом я подумал: если альбом выйдет двойным, то нужна еще одна песня, так я вспомнил про песню «Ева», ее я написал в конце 1980-х, и она должна была войти в мой первый, утерянный сольный альбом 1991 года. «Ева» мне всегда казалась простоватой, но недавно я изменил это мнение. Несмотря на свою простоту, в ней есть нечто большее. Я воспринимаю главную героиню как первую женщину в жизни мужчины, которую он действительно любит и готов на перемены ради нее.
– Ты часто путешествуешь, вот, например, два месяца в Индии провел. Однажды я спросил Горана Бреговича (он хоть и серб, живет в Париже и часто гастролирует), где его родина, и музыкант ответил: «Это тонкое пальто зимой и потертый пиджак летом». А где твой дом?
– Про пиджак и пальто – хорошая тема. Мне, чтобы почувствовать себя дома, нужна своя студия – небольшая, с разными примочками и девайсами, чтобы я мог расслабиться, а когда нужно, в срочном порядке записать, что нужно.
– В этом году у тебя выдался насыщенный концертный год: ты часто выступал и сольно, и на фестивалях. Как изменилась атмосфера на концертах?
– Народ становится все более и более разборчивым, даже в сравнении с прошлым десятилетием. Вкус, глубина восприятия становятся модными, и я надеюсь, что это скоро проявится и в массах. Параллельно музыканты становятся все более профессиональными, качественными, об этом я говорил и 10 лет назад, но теперь это выходит наружу, становится все более заметным. То, что появляется в андеграунде, в конце концов становится дикой попсой.
– А зачем теперь зрители приходят на концерты? Что они ищут: вдохновение, эмоции, разрядку?
– За всех судить не стану: люди все-таки разные, и даже если кто-то говорит одно, то может думать совершенно другое и не раскрывать правду. Я надеюсь, что зрители все-таки приходят музыку послушать.
– Выпуская пластинку «Избранное», ты заметил, что Дельфин – это твой музыкальный брат, у вас даже альбомы рифмовались: ты смотрел в одну сторону, Дельфин – в другую. А есть еще музыканты, которых ты мог бы назвать твоими музыкальными братьями?
– Да в принципе много такого народа. С теми, кто парится из-за качества, кто записывает хороший звук, сильный материал, с ними приятно выступать, те же «Би-2», например. «Сплин» качественно звучит, Боря Бурдаев с его проектом Octopus Maiden, да и «Брат Грим» тоже очень приятные песни пишет на русском. Есть много хороших музыкантов, тех, кто работает без задней мысли.
– Конец года – это время подведения итогов. Ты можешь назвать самое важное событие года и в российской, и в мировой музыке? Чем этот год запомнился? Ну и, конечно, какое самое важное событие года лично для тебя?
– В мировой музыке даже не вспомню. Для меня этот год, конечно, связан с альбомом «Молекула», ровно год прошел с начала работы над ним. Для меня главный итог – я закончил пластинку. А с общечеловеческой точки зрения… Снова начались вот эти переделы информационных источников. Вроде приходят к тебе нормальные люди, хорошие вещи говорят, а потом разочарование, и ни черта не изменилось. По-моему, этот год для русского шоу-бизнеса – очередной год провалившихся надежд.
– Ты заметил, что на новой пластинке вы с музыкантами будто создали рок-н-ролл в Средневековье. А ты не чувствуешь, что сегодня мы возвращаемся в темные века, за железный занавес, когда музыка звучала из подполья?
– Да, сегодня идет такой возврат, и я опять, как и с прошлыми альбомами, в тренде. Тем не менее 1970–1980-е годы в нашей стране были временем серьезного скачка в музыкальном плане. И если концерты будут в домах культуры и квартирах, я не против, лишь бы музыка росла. Уж лучше больше качества, но меньше свободы. Но в целом я за другую концепцию общественного климата, последовательного разумного построения социума, приятного для всех в нашей стране и во всем мире. Я за полную свободу восприятия. Считаю, что законы пишутся для тех, кто не может жить по-человечески. Если ты плохо себя ведешь, сидеть тебе в резервации, за решеткой, как животному, все же просто.
– Допустим, тебе принесли Конституцию и сказали: «Оставь один закон». Ты бы что оставил?
– Я не читал Конституцию, это все фантазии. Нужно сделать вместо Конституции Красную книгу и занести туда детей, стариков, фермеров – хозяев собственной земли, средний класс, хорошее настроение, любимую работу, качественную еду – из этого сделать Конституцию.
– А как музыканты могут менять мир? И вообще нужно ли, чтобы они направляли общество?
– Я не политический деятель. На концертах я ни к чему такому не призываю, не склоняю. Я очень нейтрален по отношению к политике. Для меня важнее не следствие, а причина. Я в своих песнях описываю корень ситуации, о которой пишу, хотя порой это звучит очень сюрреалистично, но по-другому я не умею.
Я не хочу менять мир, я хочу, чтобы людям было хорошо, чтобы они меняли свой мир и делали хорошо вокруг себя. Это основная задача моя, моего творчества, искусства в целом.
