Тамара Дуларидзе "Библия. Книга Бытия" ("The Bible. Genesis"). (Германия-Италия-Франция, 1998). Режиссер: Эрманно Ольми. Оператор: Фабио Ольми. Композитор: Эннио Мориконе. В ролях: Омеро Антонутти, Сабир Азиз, Хаддойю Зубида.
НА ФОНЕ великолепных и жалких подделок под конец века в духе конца прошлого века, постмодернизма и постсоветизма, на фоне усталой истерики с переводом родного "тысячелетия" на томный "миллениум" на диво скромно был принят последним Московским международным кинофестивалем (МКФ) фильм Эрманно Ольми "Библия. Книга Бытия".
Это первый фильм из грандиозного проекта немецкого телемагната Лео Кирха. Его замысел предусматривает экранизацию всех Книг Библии и два фильма о земной жизни Иисуса Христа. Первые десять картин уже были сняты режиссерами разных стран и поколений к лету 1999 года, а два из них показаны на последнем МКФ. Остальные должны быть закончены в 2000 году. Для их демонстрации в столицах, городах и городках мира будут отведены специальные кинотеатры, где экранизированную Библию зрители смогут "читать" весь год.
Первый фильм по Книге Бытия не случайно было предложено снять итальянскому режиссеру Эрманно Ольми. Ведь только советскому зрителю этот, один из самых интересных и оригинальных режиссеров последней четверти ХХ века знаком лишь двумя своими фильмами. "Вакантное место" было выпущено в прокат в дублированном виде, а "Дерево для башмаков", получившее в Канне в 1978 году "Золотую пальмовую ветвь" и приз Экуменического жюри, было показано вне конкурса на Московском кинофестивале, но так и осталось в редком клубном прокате.
Разумеется, и эти две картины поставлены христианином, человеком, который видит и вовсе небесстрастно отмечает исполнение христианских заповедей или отступление от них. Но в последующих своих фильмах Эрманно Ольми предстает еще и богословом, на языке кино говорящем о взаимоотношениях человека грешного со святыми и с Богом, о возможности и необходимости таких отношений.
Хотя Эрманно Ольми, несомненно, снимает стильные фильмы, но его узнаешь не по характеру монтажа или освещения, а по тому, как последовательно и счастливо обнаруживает режиссер стиль каждого нового фильма. Так сначала ошеломляет своей новизной и непривычностью монтаж в картине о Папе Иоанне ХХIII "И пришел человек...", где непредсказуемость окончания, вернее, обрыва монтажной фразы, сбивает зрителя с толку, но очень скоро втягивает его в этот новый ритм, как в новый стихотворный размер, способствующий восприятию таинственной логики развития и роста великой души.
Столь же выразителен образ сна и бреда жизни вне веры, вне света и святости в другом шедевре Эрманно Ольми - "Легенде о святом пьянице", где бесы кружат вокруг человеческой души, где способность уверовать означает увидеть святость, а увидеть означает проснуться. Проснуться навсегда, пусть и перед самой смертью.
Несмотря на формулу свободы для советских кинематографистов и зрителей - "Все, кроме порнографии и контрреволюции", главный запрет налагался на "религиозную пропаганду". Чем и объясняется, например, что из прокатной "Дороги" Феллини был изъят эпизод в монастыре, парный к эпизодам с циркачом Матто. Ведь строгая жизнь монастыря, как и легкое, опасное, неподдельное искусство канатоходца, противостоит тупой жестокости того узкого мира, в который помещает Джельсомину Дзампано, и способствует внутреннему распрямлению героини. Джельсомина умирает, но обретенная ею гармония заставляет Дзампано почувствовать в себе если не душу, то хотя бы тоску по ней. Конечно, тонкий советский зритель все равно полюбил и поэтому понял первый шедевр Феллини. Но простота мелодии и безупречность рифмы были нарушены грубой ампутацией "религиозного" эпизода.
К сожалению, обретенной свободой воспользовались вовсе не поклонники Феллини, и никто не стал восстанавливать эпизоды, без которых была неполной мелодия души. Никто не стал требовать компенсации за недоданное и украденное, и Эрманно Ольми остался в России автором двух фильмов из разряда "не для всех". Оттого и оказались на фестивальном просмотре в кинотеатре "Пушкинский" сотня-две зрителей, которым выпала удача посмотреть самый значительный фильм фестиваля и увидеть на экране то, что, казалось, невозможно не только поставить и снять, но и просто вообразить, осознать до конца, - Книгу Бытия Библии. Во всяком случае, у лучших умов человечества уходила на это жизнь.
Экранизации эпизодов и даже некоторых Книг Библии неновы в истории кино. С самых первых фильмов-мистерий и фильмов периодов мегаломании в той или иной стране сцены из библейской истории, пышные пиры библейских царей, Ангел, изводящий из бутафорской печи трех отроков, и раннехристианские сюжеты с Нероном и дикими зверями были в особом почете. Через два года после первого киносеанса Луи Люмьер заявил о желании снять "репортаж" о Страстях Христовых. Эти стремления не прекращались с тех пор. И кинематограф иногда достигал удивительных вершин. Однако попытка показать на экране, как не было и стало, окончилась, например, у Джона Хьюстона в его "Библии" тем, что сначала был балет, а потом - зоопарк. Хотя и то, и другое сделано просто, трогательно и с детской верой, а поэтому ничуть не менее религиозно, чем "Детские Библии", назначение которых всегда было для меня загадкой.
Эрманно Ольми не стал повторять ничьих ошибок. Он остался верен себе, оставив фильму только его собственное время, ритм и пространство. Остался верен кинематографу, не привлекая никаких выразительных средств со стороны, никакого опыта театра, религиозной живописи и музыки, - он прочел Книгу Бытия глазами кинематографиста, глазами современного христианина, своими глазами. И представил себе и дал нам увидеть моменты творения мира настолько, насколько мог представить и показать их с помощью основных присущих кинематографу средств: движения во времени и пространстве, смены света, тени, цвета и звука.
Он не ограничился пересказом текста, переложением его на язык кино, но показал нам мир героев и хранителей Книги - от Адама и Евы до малочисленного племени, затерянного в пустынях и ветрах времен, но никогда не пропадавшего из поля зрения Того, Кто избрал его. Горстка кочевников, среди которых старик, рассказывающий Книгу Бытия маленькому внуку, как рассказывают детям их собственную родословную и семейные предания, движется по пустыне и видна отовсюду.
Стиль фильма можно было отнести к документалистскому, когда бы не ракурсы, не крупности и отдаленности, которых не может быть в документальном кино. Но главное - время, которое в документальном кино всегда зафиксировано, замкнуто в рамках фильма, а здесь оно течет сквозь фильм, сворачивается и разворачивается, как невидимый смерч, то приближая героев повествования до уровня наших глаз, то стремительно удаляя их и делая недоступными, какими может сделать людей, предметы или историю только время.
Вот в огромном темном ковчеге женщины готовят еду на углях. И не сразу (как и мы) обращают внимание на странные звуки. Это шипят, испаряясь, первые капли потопа, проникающие сквозь щели и попадающие на горячие уголья. Очень трудно удержаться и не почувствовать запах потопа и убежища: свежеструганого дерева и отсыревшей шерсти, овина и очага. Понять тревогу в глазах темнокожих детей и женщин за надежность их хрупкой защиты от потопа. И разделить их безоглядное доверие Богу.
Впрочем, пересказывать этот выдающийся фильм - задача томов на десять. Проще пойти посмотреть. Для этого нужно немного: оказаться в одном из тех городов, которые в течение всего 2000 года от Рождества Христова будут показывать в одном кинотеатре все фильмы Библии. По одному в день с первого до последнего фильма, вновь возвращаясь к первому. Так, как и положено читать Библию.
