Каждый русский мент немного писатель…

Порфирий Петрович Игоря Миркурбанова (справа) расследует преступления, а потом пишет об этом детективные романы. Фото агентства «Москва»

Идея театрального проекта – уже сложно называть это просто спектаклем – по мотивам одноименного романа Виктора Пелевина, безусловно, продюсерская (ее воплотила Светлана Доля). Инсценировать роман об искусственном интеллекте и техногенном будущем человечества на традиционной сцене-коробке было бы решительно невозможно. Причина же его короткой жизни – в условиях бизнес-плана, аренды особой площадки со множеством оборудования. 

Когда еще только пробираешься сквозь закоулки «Москвы-сити» к башне «Меркурий», погружаешься в, прямо скажем, удручающую атмосферу бетонного царства с его безликостью и гигантоманией. Стерильный четвертый этаж этой медной башни – по облику близкий к  промзоне – весь отдан под сайт-специфик перформанс, который, впрочем, кроме того, что сценой становятся продольные коридоры этажа (все – 4 тыс. кв. м), а зрители вынуждены довольствоваться тем, что ровно половину актерского присутствия съест видео, поставлен весьма традиционно.

 Дарья Мороз и Игорь Миркурбанов по всем законам психологического театра вживаются в своих фриковых героев – арт-медиума Маруху Чо и романиста в погонах Порфирия Петровича,  и так живо их очеловечивают, изящно и легко продираясь сквозь изобилие бурного пелевинского многословия, что публика по незыблемым канонам жанра переживает к финалу катарсис. 

Причем «очищения через страдание» можно ожидать и буквально. Не фанатам Пелевина пережить груз первого акта непросто. Здесь заумно (но остроумно) транслируются все вычурные пелевинские доктрины нового века, постепенно теряющего человеческий облик и естественные процессы бытия. В мире конца XXI века бог умер и его тело замуровали в гипсовый саркофаг, а Россия зажата между европейским «Халифатом» и восточной сверхдержавой. Из-за вирусов люди отказались от физической близости, для соития теперь есть секс-машины. Все краски общества, от феминизма до неполиткорректности, и основополагающие принципы человеческой деятельности («без боли нет искусства») крайне утрированы. И тут надо быть на волне всех политических и медийных трендов, чтобы успевать на слух раскусывать все эти злободневные шутки, хотя можно наслаждаться и чисто культурологическими, их у Пелевина тоже в избытке. «Я как Радищев с Пастернаком и одновременно дознаватель по их общему делу», – представляется Порфирий Петрович, «литературно-полицейский алгоритм». 

Зато второй акт разворачивается как чистой воды мелодрама. Маруха, «баба с яйцами», искусственный интелект, Порфирия Петровича, выкупила у полицейского управления для разведок на арт-рынке в деле фальсификации объектов искусства «эпохи гипса», и сама влюбляется в своего оппонента (он тоже не лыком шит - копает под нее) и соблазняет его. 

Любовные сцены позволяют забыть об излишней словесной шелухе (опять же стиль Пелевина – дело читательского вкуса) и погрузиться в интригу сполна. В эротическом эпизоде Мороз и Миркурбанов вербально, даже не находясь в едином пространстве и не глядя друг на друга, создают томительное напряжение в воздухе. Она – в завлекательной позе на видео, он – в живом присутствии перед нами. 

Кого ты видишь сам, а кого через призму экрана, зависит от того, в каком секторе зала из трех тебе выпало сидеть; операторы же снимают онлайн прямо на айфоны. Ключевой принцип композиции «Ай фака» в том, что актеры взаимозаменяемы с собственными видеопортретами, и таким образом охватывают собой несколько локаций сразу, для одной части публики представая в реальном обличье, для другой – через виртуальную трансляцию.

В условно романтическом эпизоде актеры наконец воссоединяются и даже скупо прикасаются друг к другу, после чего в динамиках сатирически громыхает хрипотца Высоцкого «Я поля влюбленным постелю…», а ты задерживаешь дыхание, как на сопливом ромкоме. Конечно, все заканчивается победой феминизма – Маруха из мести стирает «алгоритм». И компьютерный механизм проигрывает человеку. 

При всей мейнстримности проекта – тут актеры не избегают мата, в буфете, как в хорошем баре, наливают не скромное шампанское, а оригинальные алкогольные коктейли, а зал и фойе составляют единую зону импровизированной арт-галереи – за этим публика, по сути, и идет. В то же время он маргинален – ох, не все готовы выслушивать опусы Пелевина (с легкостью можно иметь в виду  Сорокина – еще одного фаворита Богомолова). Одна милая девушка от расстройства, что ее муж панически бежал, еле досидев до антракта, не оценив ее культурного выбора, не стесняясь, жаловалась на это, стоя в самом демократичном месте – в очереди. А другой парень ей и своей девушке настойчиво объяснял – даже если тебе не близка такая эстетика, надо с ней ознакомиться. 

Возможно, именно таким и будет театр будущего – к сожалению или к счастью. Будет освобожденным от намоленных мест, храмов искусства. В нем сменится публика – театральные зрители перестанут быть «жителями» своеобразного гетто. А актер примирится со своим виртуальным существованием, его неповторимость и уникальность будет тиражирована.