Фото Reuters
В рядах критиков и противников российской власти в диапазоне от Гарри Каспарова до Степана Сулакшина участились разговоры о «переходном периоде» после Путина, механизмах трансформации и элите, которая могла бы ее осуществить. Звучат довольно радикальные суждения о том, что в данный момент граждане России не способны избрать принципиально иную власть, поэтому выборы на переходном этапе можно не проводить вовсе или же проводить, но введя возрастной ценз для голосующих. Высказывается и мнение, что стране нужна элита-спасатель, которая сейчас не будет вовлечена в регулярный политпроцесс, но возьмет в свои руки власть, когда все начнет валиться и сыпаться.
Несмотря на экономические трудности, которые испытывает Россия, разговоры о скором конце действующей власти и переходе к некой иной политико-государственной системе остаются вполне умозрительными. Правящая элита демонстрирует и способность выживать в неблагоприятных условиях, и умение задействовать доступные ей инструменты, включая средства массовой информации, для внедрения в сознание граждан удобной картины реальности и повестки дня. О потенциале недовольства в обществе сложно судить еще и потому, что протестная и оппозиционная деятельность ограничиваются на законодательном уровне и на практике.
Критики власти, выдвигая радикальные проекты перемен, игнорируют актуальное состояние не устраивающего их общества. Они исходят из того, что «неготовое» к настоящей демократии большинство пассивно, молча примет другой порядок, а там уже свобода и рынок создадут и нового человека, и новое общество. Однако сложившийся стиль действующей власти стал ответом на вполне отчетливый массовый запрос. Успехи пропаганды объясняются тем, что правящая элита понимает, какие слова народ хочет слышать. А тренд последних лет – это призыв к активной защите «правильных» ценностей: стабильности, «русского мира», консерватизма и т.д. Крым, Донбасс, а затем и Сирия формируют новую прослойку сторонников власти, и просто решить, что эти люди больше не участвуют в политпроцессе, невозможно.
Оппозиция часто сравнивает грядущие, как ей кажется, перемены с десоветизацией. Нередко звучит грозное слово «люстрация», популярное на рубеже 80-х и 90-х в странах соцлагеря. Однако там процесс перехода ознаменовался, в частности, тем, что возобладал новый политический дискурс, а значительный сегмент старой элиты, готовый принять изменившиеся условия и приоритеты, был интегрирован в систему и даже преуспел в ней.
Это означает, что переходные элиты и правительства не создавались из совершенно новых, ранее не вовлеченных в политпроцесс людей. Напротив, они принадлежали к обеим конфликтующим сторонам, так как и запрос на перемены был оправдан и легитимен, и многолетнее сохранение власти в руках одной из элит было обусловлено объективными социальными тенденциями. Таким образом, легитимность обрели и новая власть, и новая оппозиция. Выборы, к слову, проводились везде, а граждане не лишались избирательного права.
Бескомпромиссные критики свергаемых систем, выступавшие за широкую люстрацию, также, разумеется, принимали участие в политическом процессе, но не смогли добиться власти или же получали мандат на управление страной ненадолго и в стесненных условиях. Это усилило их подозрительность в отношении демократических норм и институтов. Результатом стала выработка концепции «нелиберальной демократии», минимизирующей институциональные препятствия для элиты, которая хочет переписывать законы под себя и оставаться у власти. В таких странах, как Венгрия и Польша, элиты такого рода дождались своего часа и сейчас руководят государствами. «Нелиберальная демократия» же очень напоминает ту систему идей и практик, которую критикует российская оппозиция.
Юрий Юдин 
