Голубец

Вот как истинному таланту выбраться из провинциального болота? Ефим Волков. Пейзаж с болотом. 1898. Архангельский областной музей изобразительных искусств

Мурмукин решил зайти к своему другу писателю Бурбукину. Мурмукин тоже был писателем, и они любили время от времени посидеть за бутылочкой вина или даже грешной водки и посетовать, как они выражались, на вот это все болото – и небрежно кивали головой на окно, за которым каменел город Томск. Правда, в последнее время в их дружбе тоже что‑то разладилось. И в этом разладе не был виноват город за окном. Они сами вот уже на протяжении десяти лет возле одного и того же окна за бутылкой горячительного создавали это болото, разговаривая об одном и том же из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год.

Сейчас товарищи, обвиняя провинциальный город в том, что он делает их судьбы затхлыми, где‑то внутри себя все равно понимали, что они сами виноваты во всем с ними сейчас происходящем.

Теперь же, пытаясь выбраться из болота, они тем самым волей‑неволей начали отдаляться друг от друга, а сейчас встретились, можно сказать, по делу. Бурбукин собирался поехать в Санкт‑Петербург и там попытаться пристроить в одно из издательств свой новый роман. А в этой северной столице жил старинный друг Мурмукина, который как раз был приближен к тем свежим литературно‑издательским кругам, в которые не терпелось окунуться Бурбукину.

В свое время петербургский друг Мурмукина тоже жил в Томске, но, сказав однажды, что в этом болоте больше не встретить рыб свежих идей, уехал поближе к Адмиралтейскому шпилю и Балтийскому морю. Как говорил перед отъездом друг, острый шпиль и бесконечная плоскость моря помогут ему понять что‑то очень важное и в конце концов он поймает огромную рыбину литературной удачи, сдобренную свежими морскими ветрами столичных разговоров.

Мурмукин стоял на пороге квартиры Бурбукина, который его встретил и проводил в свой кабинет.

Бурбукин смотрел на Мурмукина. Его взгляд, казалось и чувствовалось, проваливался в темноту души и, отскакивая от ее дна, пытался умилостивить коллегу по перу и родить добрый отголосок помощи. В свою очередь Мурмукин, словно превратившись в тень, плоским бедным родственником сел в кресло и приготовился разговаривать с Бурбукиным. В это время Бурбукин, совсем в себя провалившись, гнилым трухлявым пнем побежал на кухню и, схватив там тарелку с голубцами и бутылку вина, принес все это плоскому, с совсем мелкой душой Мурмукину. В это время Мурмукину показалось, что Бурбукин хочет его отравить, потому что последний уж очень был предупредителен и даже заливисто словоохотлив, когда предлагал выпить за все хорошее и отведать очень вкусные голубцы собственного приготовления.

Бурбукин и Мурмукин смотрели друг на друга и, в общем‑то, не знали, о чем говорить, – и каждый, словно покойник, все глубже проваливался сам в себя и, становясь трухлявой рухлядью, пытался вырваться в новый мир, который, как им казалось, сверкал и царствовал совсем рядом, но все равно трамваем счастья проносился мимо них.

– Так мы договорились, ты позвонишь своему другу, когда я в Питер приеду, устроишь нам встречу? – время от времени, между поднятиями винных тостов, вопрошал Бурбукин Мурмукина.

– Конечно, конечно, – утвердительно кивал Мурмукин и наливал еще. – Правильно мыслишь – надо, надо к свету прорываться, а то здесь действительно натуральное темное болото…

Бурбукин уже еле ворочал языком и все время клонился набок, пока однажды совсем не упал, когда попытался встать, чтобы подать Мурмукину с книжной полки один поэтический сборник, на днях подаренный ему местным автором.

– Все хорошо, все хорошо, – как заклинание повторял Бурбукин, когда товарищ его поднимал за плечи, – прорвемся. Прорвемся же, а?

– Конечно, прорвемся, – утвердительно кивал Мурмукин, усаживая Бурбукина снова на стул.

Под конец, когда Мурмукина уже ждало такси, Бурбукин протягивал ему оставшийся голубец, приговаривая:

– Возьми, очень вкусный голубец. Дома скушаешь. Разогреешь в микроволновке и скушаешь.

Голубец, лежащий на скользкой, лоснящейся от масла и жира решетке пальцев Бурбукина, выглядел отвратительно. Между тем хозяин квартиры взял пакет и с решетки пальцев перевалил туда капустно‑мясную массу голубца. В этот момент Мурмукину почему‑то представилось, будто это не голубец вовсе, а голубь, до смерти отравившийся их вечными разговорами. Дома Мурмукин вытряхнул почерневший голубец из пакета на белую, как снег, тарелку и разогрел в микроволновке. Затем, поставив тарелку на стол, откусил кусочек, и его чуть не стошнило. «Нет, я не помогу тебе – не буду никуда звонить!» – закричал Мурмукин, выкидывая голубец в мусорное ведро.

Томск