Джеймс Шерр
Торжества по случаю Дня Победы – это безболезненный способ улучшить атмосферу, не идя при этом на какие-либо существенные уступки.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Как таковой День Победы – это праздник разгрома нацизма и фашизма в Европе. Но воспринимается ли он как праздник Победы всеми? Многими европейцами, безусловно, да: не только русскими, но и британцами, голландцами, датчанами, норвежцами и, несомненно, европейскими евреями. Но предположу, что большинство, прежде всего в Центральной и Восточной Европе, не считает этот день победным для себя. Президент Путин, уверен, знал это, когда рассылал приглашения приехать в Москву.
В принципе ввиду решающего вклада Советского Союза в разгром нацистской Германии подобное приглашение не требует объяснений. В определенном разрезе это благородная инициатива президента страны, которой следует отдать почести. Но инициатива Путина также направлена на то, чтобы перенести некогда имевший место в истории престиж в настоящий момент. И по этой причине она не может не отражать сегодняшних политических и геополитических интересов России. В этом разрезе президент Путин, несомненно, надеется, что московские торжества послужат двум целям. Во-первых, в период, когда расширения НАТО и ЕС, похоже, проводят новые линии в Европе (причем делается это именем евроатлантических стандартов и ценностей), празднования призваны напомнить о старых узах и опасностях – более важных, чем нынешние раздражители между Россией и ее проблематичными западными партнерами. Во-вторых, выполняя первую функцию, московские мероприятия должны поставить клеймо на тех, кого эти старые узы не связывают, то есть тех, для кого День Победы означает лишь замену одной «жестокой оккупации» другой. В качестве примера позволю себе привести президента Латвии Вайру Вике-Фрейбергу. Таким образом, ни к чему полемизировать о присутствии или отсутствии лидеров стран Балтии на торжествах: не важно, приедут они в Москву или нет, этот праздник все равно не для них. В значительной мере эти торжества оставляют в стороне большинство новых членов ЕС и НАТО, которые чтят как годы своего освобождения не 1945 г., а 1989 или 1991 гг. Против кого празднуете? Ответ очевиден. Но кому на пользу?
Ответ: скорее всего – никому. В соответствии с предварительными планами, президент Путин по случаю московского саммита надеялся подписать двусторонние декларации с тремя странами Балтии. В текстах много говорится об обязательствах по отношению к этническим меньшинствам, о месте ООН и ОБСЕ, а также о необходимости «открыть новую главу в отношениях». Однако в них нет ни слова о Пакте Молотова–Риббентропа или о том, что за ним последовало. Даже если бы все три балтийских лидера решили присутствовать на саммите, они практически наверняка отказались бы подписывать эти тексты, и никто из их партнеров по ЕС или НАТО не заставил бы их поступить иначе. В то же время риторика вокруг решений президентов Эстонии и Литвы Арнольда Рюйтеля и Валдаса Адамкуса пропустить празднования 9 мая в Москве не на руку никому.
В свою очередь, приезд президентов США и Франции, канцлера ФРГ нынешнюю неловкую ситуацию в отношениях Запада и РФ заметно не улучшит. Лидеры НАТО и Евросоюза ухватились за приглашение Путина не только ради собственного удовольствия, но с видимым облегчением после удара по контактам с Москвой, нанесенного событиями на Украине и всплеском откровений об «отступлении России от демократии». Для этих лидеров торжества по случаю Дня Победы – это безболезненный способ улучшить атмосферу, не идя при этом на какие-либо принципиальные, существенные уступки. Праздник придет и уйдет. Проблемы – интеграция, безопасность, инвестиционное доверие, права человека и политические перемены в СНГ – останутся.
Но должно ли все быть именно так? Через 60 лет после разгрома Третьего рейха, возможно, пришло время, когда этот праздник и память должны служить делу всеевропейского примирения, а не политической цели? Неужели до сих пор нельзя развеять мифы, за которые мы держимся, мифы о себе и о других? Побежденные страны начали этот процесс десятилетия назад. Примирения, которые мы видели в Европе, было бы невозможно представить, если бы они не запустили этот процесс. Тем не менее эти примирения явно не завершены. И какими бы ни были иные причины существования демаркационных линий в Европе, сохранение антагонизмов середины XX века, безусловно, усиливает их. Для того чтобы их стало меньше, победителям и побежденным необходимо пересмотреть свое прошлое.
У московского саммита есть все возможности для углубления этого процесса, если на то будет воля собирающихся лидеров. Не вся полнота, но все же большая часть ответственности в этом отношении лежит на России. Российское государство – не советское, и уж тем паче не сталинистское государство. Тем не менее есть какая-то вопиющая непоследовательность, если не сказать шизофрения, в том, что страна требует уважать себя за советские триумфы, но отказывается при этом признать масштабы своих злодеяний. Эта непоследовательность должна беспокоить Россию – хотя бы потому, что она служит невероятной помехой установлению добрых международных отношений и в целом российским интересам в XXI веке. Если отрицается сам факт злодейств, совершенных при Сталине, кто же поверит, что они осуждаются? Если «полуправды» и легенды историографии Сталина вновь всплывают и возрождаются в умах живых, кто поверит в возможность открытия «новой главы» в отношениях?
Сегодня эти «полуправды» не только поддерживают представление о Красной Армии как об «освободительнице» Центральной Европы. Они поддерживают и негативные стереотипы об участии в войне союзников. В отличие от распространенного в России мнения западные публикации и документальные фильмы о советском вкладе в разгром нацистов многочисленны и в большинстве своем объективны, а также в целом (кроме некоторых вопиющих исключений) пронизаны уважением. При этом не многие западные лидеры, прибывающие на торжества в Москву, осознают, с каким цинизмом и неохотой в России порой признают, что их страны вообще сыграли роль во Второй мировой войне. Эти лидеры считают само собой разумеющимся, что ни англо-американские, ни советские войска не смогли бы в одиночку победить гитлеровскую Германию. Они также предполагают, что это понимают в России. Так или иначе, необходимо переосмыслить эти представления и задать себе хотя бы минимальное количество вопросов. Почему, если Великобритания действительно намеревалась повернуть гитлеровские силы на восток, она превратила Польшу в casus beli и объявила войну Германии? Почему Великобритания, будучи империалистической державой, предпочла противостоять Германии в одиночку между маем 1940-го и июнем 1941 г. – как раз в тот период, когда Гитлер желал мирного разрешения конфликта с ней, при котором Британской империи гарантировалась бы неприкосновенность? Почему Великобритания интернировала как военнопленного Рудольфа Гесса, который прибыл в королевство 10 мая 1941 г. заключить мир от имени Гитлера (т.е. когда Лондону уже было известно, что вторжение в СССР неотвратимо)? Высадка англо-американских войск в Нормандии едва не провалилась в июле 1944 г. Так почему же считать ошибкой отмену ими планов по вторжению на территорию Франции в 1943 г., когда силы союзников были гораздо слабее, не говоря уже о 1942 г., когда союзники были вообще неподготовлены к стратегическим наступательным операциям и находились на грани поражения от Японии? Каковы были бы шансы на победу в Европе, если бы атаковавшие силы союзников были разгромлены и уничтожены?
Ответить на эти вопросы, конечно, проще, чем на те, что могли бы поставить поляки и литовцы. Впрочем, переосмыслить историю следовало бы не только русским.
Гораздо больнее вернуться к теме Холокоста. Саму реальность этого события невозможно преувеличить или оспорить. До сих пор какая бы то ни было «ревизия» с целью смягчения общеизвестных фактов оказывалась несостоятельной. И никогда в будущем факт Холокоста не будет прилично отрицать. Но, как и все трагедии в истории, Холокост породил мифы, в данном случае «миф уникальности». В Западной Европе и Северной Америке нет широкого знания об иных актах геноцида, почти столь же невообразимых по масштабам, изощренности и ужасу. История представляет нам значимые отличия между политикой нацистов по отношению к славянам и иным Untermenschen («недочеловекам»), с одной стороны, и к евреям – с другой, евреям, которые изначально считались расовым «ядом» и «виновниками наших несчастий». Ни один житель Варшавы не променял бы свое жалкое существование на «прописку» в варшавском гетто. Но эта правда не должна стирать другие. Для тех евреев и неевреев, кто испытал на себе всю ярость нацистского тоталитаризма (и, если уж быть честными, и сталинского тоталитаризма тоже), отличия тут настолько же важны, как между разными оттенками черного для художника или же разными прохождениями через ад. Пора признавать все зверства того времени, уважительно и на должном уровне. До тех пор, пока этого не признают, примирения между европейскими жертвами тоталитаризма и в Европе в целом не наступит.
Война в Западной Европе была сравнительно менее апокалиптичной, скромнее оказались здесь и мифы. Но они были и остаются. Во Франции миф о «сопротивлении» был настолько устойчив, что известный кинорежиссер Луи Малль был вынужден покинуть родину, после того как снял свой вызвавший острую полемику фильм «Лакомб Люсьен» о французских коллаборационистах. В Англии легенды долгое время отсрочивали должное расследование оккупации Нормандских островов (оно началось лишь несколько лет назад). До середины 1990-х широкий зритель не видел британский фильм «Это случилось здесь» (It Happened Here), снятый еще в 1966 г.: изображенная авторами картина поражения британцев и их коллаборационизма была настолько документальна и реалистична, что прокатчики просто отказывались демонстрировать фильм без ценза властей.
Мифы придают силы отдельным людям и целым общностям, особенно в военное время. Но после 60 лет мира ни к чему позволять гордости и боли брать верх над разумом, состраданием и истиной. Если президент Путин способен это признать, он не только повысит на саммите престиж России, но и восстановит свой собственный.
