Ирина Звягельская
События, подобные андижанским, могут вспыхнуть в любой стране Центральной Азии.
Фото Reuters
Трагические события в Узбекистане вновь обострили дискуссии относительно политического будущего государств Центральной Азии и перспектив революционных изменений. И переворот в Киргизии, и мятеж в Узбекистане свидетельствуют о наличии общих для региона факторов, которые в комплексе провоцируют социальный взрыв. Во-первых, к ним можно отнести завершающиеся политические циклы, наступление предельных сроков нахождения у власти местных руководителей. Дело не только в том, что бесконечные референдумы и покушения на Конституцию в конечном итоге подрывают легитимность режима, но и в естественном старении даже наиболее мощной генерации лидеров, проведших свои государства через самые тяжелые испытания 90-х гг.
Во-вторых, свою роль играет и демонстрационный эффект. Раз получилось в Грузии и на Украине, почему бы в условиях, когда «Акела может промахнуться», не ускорить ход событий, добыв власть из слабеющих рук.
В-третьих, установившиеся в регионе режимы замечены во многих недемократических деяниях – ограничивают гражданские свободы, нередко обращаются с экономикой собственных стран, как с трофейной. Увеличивающийся разрыв между бедными и богатыми, монополизация власти отдельными кланами, коррупция и т.п. – все это создает постоянную среду для недовольства, которую несложно политически мобилизовать.
Революция в Киргизии поставила серьезнейший вопрос о том, насколько грузинский и украинский сценарии могут послужить моделью демократических изменений для Центральной Азии. С учетом особенностей традиционного общества и способов его мобилизации не исключено, что вместо революции получится бунт, а вместо демократизации – смена правящих кланов (в лучшем варианте) или приход исламистов (в худшем).
Ретрадиционализация, затронувшая в той или иной мере все государства Центральной Азии на этапе их независимого развития, имела неоднозначные последствия. Укрепление клановых, семейных, махаллинских (общинных, соседских), земляческих связей было вызвано не столько поисками идентичности, сколько социально-экономическими причинами – они поддерживают большие семьи, дают возможность поднять детей при отсутствии заработков, сгладить последствия неизбежного изменения ролевых функций в семье, смягчить тяжелейший психологический удар для мужчин, привыкших кормить и обеспечивать своих близких. В то же время традиционные связи означают существенное снижение роли личности, доминирование коллективных ценностей и коллективного здравого смысла, безусловное подчинение авторитету старших с их большим, но порой безнадежно устаревшим житейским опытом.
Традиционные институты в Центральной Азии являются не столько источником беспокойства для властей предержащих, сколько способом контроля населения. Дело редко доходит до массового протеста не способных дальше мириться с бедностью и бесправием людей, да и то в том случае, если есть группировки, способные его организовать.
Главным спусковым механизмом цветных революций становится слабость власти, которая четко осознается политическими конкурентами, готовыми воспользоваться случаем и готовящими себя к нему. В ситуации, когда президент, как это сделал Акаев, отказался баллотироваться на следующий срок, но при этом не назначил себе преемника, активизируются традиционные родовые и/или региональные группировки, связанные с оппозицией. Они предоставляют поддержку своим землякам, обделенным властью и желающим ее обрести.
Мобилизация земляков – дело несложное. Она не требует ни создания революционной организации, ни даже четко структурированных партий – все равно голосовать будут не за программы, а за личности. Обеспечение народной поддержки также дело вполне реальное и весьма недорогое. В государствах Центральной Азии существует большой социальный слой бедняков, маргиналов, не нашедших себе применения в сфере производства или услуг и готовых выполнять любую тяжелую работу за обед и символическую плату. Именно эти люди, бесконечно обиженные судьбой и обществом, вытолкнувшим их за свои пределы, готовы часами сидеть на площадях, громить административные здания, грабить и убивать. Из них вербуются не пламенные революционеры, а погромщики, что позволяет подключиться к процессу и откровенно криминальным элементам. Даже при самом развитом воображении невозможно представить себе, что они борются за прозрачные выборы или за углубление демократических преобразований. Они – инструмент, но инструмент далеко не безобидный. Например, за одну ночь погромов в Бишкеке был погублен практически весь средний и малый бизнес, а ведь он составляет основу стабильности, и вряд ли такой результат был нужен киргизским демократам.
Кто же представляет оппозицию в Центральной Азии? Там, где правительство зажимает политическую инициативу, политический ислам имеет большие мобилизационные возможности. Там, где имеются относительно более благоприятные возможности для деятельности НПО, СМИ, возникают условия для роста светских оппозиционных партий и движений. Трудно сказать, какая альтернатива более опасна для властей – в центральноазиатском социуме эти оппозиционные потоки могут сливаться, что в свое время доказал опыт гражданской войны в Таджикистане, разворачивавшейся под влиянием соперничества местных региональных элит.
Государственные перевороты в регионе вызываются не нищетой, которая практически есть везде и к которой привыкли. Ежедневная борьба за существование не располагает к политической активности. Их провоцируют силы, не имеющие возможности для политического самовыражения или для участия в управлении, которые используют существующую в народе неудовлетворенность и тоску по справедливости. Однако их успех зависит от умения правильно оценить обстановку и не копировать слепо пример соседей.
В Узбекистане власть, как и следовало ожидать, решительно и жестко отреагировала на бунт в Андижане и Кара-Су, доказав, что она обладает силой и возможностями ее применения. Вместе с тем в перспективе в республике не исключено обострение политической борьбы. Специалисты полагают, что существует как вероятность мобилизации населения радикальными исламистами, научившимися выживать и действовать в подполье и имеющими свой счет к нынешним лидерам, так и отдельными кланами, отодвинутыми от власти.
Трудно представить себе нечто напоминающее цветную революцию в Туркменистане, где обозреватели связывают возможность перемен исключительно с состоянием здоровья самого лидера.
В Казахстане, где режим Назарбаева позиционирует себя как режим «управляемой демократии», у него имеются не только критики, но и сторонники, не желающие ведущих к хаосу политических потрясений.
В Таджикистане слишком сильны воспоминания о кровавой гражданской войне. В этих условиях попытка бросить политический вызов режиму, раскрутив «революционный» механизм, вряд ли будет популярна у населения.
Разумеется, при любом развитии событий нельзя сбрасывать со счетов активность внешних сил. В последнее время все чаще стали говорить о борьбе Запада и России за влияние на просторах СНГ, в том числе и в Центральной Азии. Элементы соперничества, безусловно, имеются, но не стоит их драматизировать и видеть в происходящем только происки недружественных России сил. Важно не забывать, что борьба может разворачиваться не только за демократию. Исламские радикальные силы, имеющие свою внешнюю поддержку, ведь тоже выступают под вполне заслуживающими внимания лозунгами, требуя справедливости. Они умеют мобилизовать общественную поддержку и способны оседлать революционный поток. Затем они могут организовать и выиграть по-настоящему прозрачные выборы, после которых все либеральные ценности будут надолго похоронены.
Если режим по своей природе жестко авторитарен, противодействует любым формам демократизации, то очевидно, что единственной надеждой оппозиции станет внешняя поддержка. Однако в традиционном обществе бывает очень сложно с первого взгляда отличить борьбу за демократию от борьбы за новый передел власти и собственности. Не стоит обольщаться всякого рода цветными революциями, способными обернуться хаосом, от которого страдает тот самый народ, чья судьба является главным предметом озабоченности.
