Обратно в СССР

	Маленькой елочке холодно зимой. Фото Михаила Гутермана

ЮРИЙ ПОГРЕБНИЧКО поставил спектакль "Советская пьеса". Казалось, после "Старшего сына" Вампилова (постановка называлась "Я играю на танцах и похоронах") он навсегда потерял интерес и к современной теме, и к советской драматургии. Что называется, завязал. А тут вдруг нате вам - "Советская пьеса" по двум старым одноактовкам Семена Злотникова: "Бегун и йогиня" и "Два пуделя". Зачем? Смысл?

В советские времена молодые режиссеры Злотникова обожали. Его диалоги казались им точной скорописью нашей бытовой речи. Ситуации - выражением нашего родного абсурда. Он был одним из драматургов "новой волны". Его имя упоминали рядом с Петрушевской, Арро, Казанцевым, Галиным... Его ставили почти так же часто, как Радзинского. Правда, когда играли в реалистической декорации и современных костюмах, социальная острота его пьес как-то скрадывалась, а диалог звучал скорее мелодраматически, чем гомерически смешно. Выходила комедия положений. Погребничко вернул все на место, то есть поставил с ног на голову. В его варианте Злотников - наш советский Мрожек.

"Советская пьеса" - спектакль на любителя. Кто любит Погребничко, нырнет в эти буйные заросли фантазии с привычной для себя верой. Кто считает, что Погребничко стал повторяться, мелочится, исчерпал тему, получит еще один повод побрюзжать. На новенького это "ретро вчетвером" произведет впечатление. Он будет, видимо, обескуражен и смущен. Но начинать "крутить любовь" с Погребничко надо с другого спектакля - с "Русской тоски". Собственно, "русская тоска" и есть главное понятие театрального словаря режиссера.

Картина мучительно знакома. С минуту соображаешь, где видел, откуда помнишь. Потом понимаешь - елка, утренник в детском саду. Щемящее воспоминание каждого советского ребенка. Искусственные елочки аккуратно облеплены ватой. На ветках толстые папье-машевые снегири на бельевых прищепках. На стене портреты: Леннон, "Незнакомка" Крамского, Брежнев, Сталин - все в шапках-ушанках. Зима же. По периметру сцены - забор. Каждая "доска" - это ватник, скатанный наподобие шинели. На ватниках - пятна мазута. Люстра, хрустальный конус, - почти как в КДСе, но в миниатюре. К елке сиротливо прислонилась рубиновая звезда, точь-в-точь кремлевская: возле нее герои будут греть руки. Неистребимая родная советскость лежит здесь повсюду, как пыль на комоде. И в первый момент даже радует глаз: глаз потому что соскучился. Чтоб голова закружилась от счастья, не хватает только мандаринов, запах которых у советского человека навсегда связан и с детством, и Новым годом.

Погребничко давно отрефлексировал свое время и свою страну. Он рано сумел посмотреть на себя со стороны. В Театре ОКОЛО всегда существовали по своим законам, отдельно. Островского воспринимали сквозь призму советского опыта, Гоголя - через русский характер и "феномен языка", "Гамлета" играли в присутствии Достоевского и Смоктуновского, "Трех мушкетеров" воображали глазами советского подростка. В Чехове испытывали "неизъяснимые предчувствия" и провидели весь будущий советский абсурд, страдали ностальгией по жизни, которой не знали.

Вернувшись к советской пьесе после своего Чехова, Погребничко ситуацию вывернул наизнанку. Сквозь заплаты, дыры и щелочки его "Советской пьесы" то и дело мелькает Чехов - с его проклятыми вопросами ("И кто я, зачем я..."), проклятыми ответами ("Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально..."), с его любимыми героями-недотепами, которые много говорят ненужного и живут свою дурацкую жизнь ("Епиходов бильярдный кий сломал!", "Петя с лестницы упал!"), двадцать два несчастья.

В каждом доме есть старые вещи, с которыми жалко расстаться: чайник с отбитым носиком, очки в старомодной оправе, кошелек с распоротым животом, телефонные счета, письма, пожелтевшие фотографии... С ними связано столько воспоминаний. Так, в каждом из нас занозой сидят отдельные мысли, которые тоже жалко выкинуть из головы. "Советская пьеса" Погребничко - это натюрморт из старых мыслей и вещей (сценография и костюмы Надежды Бахваловой). Это такая ручная работа - кропотливая лоскутная техника, когда творят из того, что было под рукой. Снова попутав излюбленные временем звуки - "Битлз" с Хилем и Магомаевым, "Бесамемучу" с Галичем, черт-те что с черт-те чем, - Погребничко сначала приручает нас, а потом, как фокусник платки из цилиндра, тянет и тянет на свет божий наши и свои воспоминания. Да так, что два вроде бы частных диалога Злотникова, случившиеся между мужчиной и женщиной, смотрятся ни больше ни меньше антологией советской жизни. И вот уже вид синих "треников", любовно вышитых гладью то ли розами, то ли маками, сначала умиляет узнаванием, а после повергает в унылое раздумье. Какое дикое количество усилий в той жизни мы тратили не на то, что следовало, а на то, что было бессмысленно.

Реконструированное в Театре ОКОЛО это время вызывает смешанное чувство - умиления и стыда, гадливости и ностальгии, сожаления и тоски. В нем была душевность - порой перераставшая в тошнотворную фальшь, и глупость, которая на нынешнем фоне глядится даже трогательной. В нем была взлелеяна наша способность: еще ничего не сделав, уже все спланировать, даже мысленно прожить. Из этого времени родом наш романтизм и наши сомнения, непрактичность и отсутствие воли к борьбе: не за страну, не за идеалы (Погребничко от пафоса тошнит) - за себя, за собственные идеи и собственных детей. К этому нашему общему времени у Погребничко не только счет, но и страсть, похожая на болезнь.

Так все-таки зачем? Смысл? "Хочется веселья и чего-то еще", - объясняет героиня "Советской пьесы"... По личным наблюдениям Погребничко, веселье никак не получается, жизнь не становится тихою, нежною, сладкою, как ласка, а "что-то еще" все не является взору. Родимые ли наши пятна социализма в этом виноваты или что-то еще - бог его знает. Тогда какой все-таки смысл? "Смысл... Вот снег идет. Какой смысл?". Может быть, "надо жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе...". Кто-то из наших литературных умников сказал, что еще только лет через пятнадцать появится литература, осмысляющая нынешнюю нашу историю. Погребничко начал осмыслять, "не отходя от кассы". Свою юность он сохранил и познал с помощью Чехова. Для "времени демократических преобразований" - и тотального одиночества - ему пригодилась советская пьеса. Погребничко всегда был оригиналом. Он слоняется в этой жизни вокруг да около, ходит по кругу, из угла в угол, пробует задом наперед и не находит точки опоры. Наша общая неистребимая советскость жжет его как клеймо. "Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу". Однако в "Советской пьесе", в первый, кажется, раз, Погребничко парит над схваткой. Столько лет в одиночку сражавшийся с воспоминаниями, как Дон Кихот с ветряными мельницами, он идет по лезвию ножа и не соблазняется поддать жару. Может быть, именно так и надо - смеясь, расставаться с прошлым?

В финале на сцене появляется фигуристка. Короткая белая крахмальная юбочка, вязаная шапочка с орнаментом и шарф через плечо. Изящное видение с катка у Покровских ворот. Снова напоминает что-то из детства - то ли вкус снега, слизанного с промокшей варежки, то ли беспричинное, беспредельное ощущение счастья. "Вот оно счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!" Это ощущение длится миг. Как в жизни. После чего несентиментальный Погребничко лавочку закрывает. До свиданция. Аплодисменты.

P.S. У Театра ОКОЛО такой экстравагантный шеф, что, пока выскажешь о нем все, что думаешь, актерам комплиментов не остается. Восполним пробел. Отличительная черта труппы Погребничко - общая вера и стремление к точности. Если учесть, что воплощать приходится не характер, не тип, не ситуацию, а нечто большее и абстрактное - время, мироощущение режиссера и того поколения, которое он считает своим, - то задачки актерам достаются из высшей математики профессии. Лучше всех в театре Погребничко и в "Советской пьесе" этим владеют Валерий Прохоров и Лилия Загорская. И очень осмысленно движутся к цели Елена Слюсарева и Юрий Павлов.