0
2024
Газета Культура Интернет-версия

24.10.2000 00:00:00

Дали Ивана Бунина

Тэги: Бунин, литература


ЕГО ВЫЗРЕВАНИЕ проходило почти в тишине: критики торопились сказать вещее слово о других, "отразивших" и "указавших". Настоящая известность, пришедшая, когда было уже "за сорок", - все-таки была далеко не "из ряда вон". Лишь в эмиграции он все чаще ощущается первым. Критика начинает, наконец, говорить о главном, писать о нем серьезно, умно. Не потому ли, что каждый из писавших ощущал обратный луч, который отбрасывает творчество Бунина на собственное лицо критика?

Перелистывая статьи и рецензии 20-30-х годов, все отчетливее чувствуешь разнообразие этого "обратного света". И это не одинаковые белые отблески, но целый радужный спектр.

* * *

Когда в 1929 году появились "Избранные стихи" Бунина, из многих рецензий своей точностью и существенностью выделились три. Каждый отклик не похож на другие: статья дотошного критика Ходасевича пронизана "историей вопроса", статья мыслителя Степуна - философией, а статья писателя Сирина - вздрагивающими, текучими образами, сквозь которые зрим не только поэт Бунин, но и прозаик Набоков. Но при всем различии критики совпали в главных характеристиках: нелюбовь Бунина к вычурности, "поэтической шумихе", декадентству, фальши вообще; "аристократизм", сдержанность, строгость, отвращение к педали (при крайней напряженности переживаний); изумительная зоркость, преодолевающая любые границы - пространственные (стихи о других странах и континентах), временные (стихи на "исторические темы"), телесные (звери, птицы, населившие его поэзию).

Особенно удивительно в писаниях рецензентов стремление сказать о Бунине так, словно говоришь о себе. "Он не холоден: он целомудрен", - бросает Ходасевич. И за этой фразой вдруг чувствуешь его собственную поэтическую судьбу: внешне - околопушкинская "несовременность", на глубине - надвинувшаяся "европейская ночь". За метафорой Степуна (у Бунина "две пары" глаз: "орлиные на день, совиные на ночь") - встают его собственные попытки аналитическим умом "прозреть" ставшую столь неустойчивой реальность. Из того же ряда и формула Набокова: "Тоска больших поэтов - счастливая тоска. Ветром счастья веет от стихов Бунина, хотя не мало у него есть слов унылых, грозных, зловещих". Это писал тот, кто помнит о "детском рае", помнит о его безвозвратности, кто надеется на память творчества, способного преобразить нынешнюю бесприютность в счастье соприкосновения с сияющим прошлым.

Для каждого из рецензентов книга Бунина превратилась в "магический кристалл", который показал им тайные движения их собственной души. Впрочем, не только поэтическая книга 1929-го, а все творчество Бунина.

* * *

Пусть главное о писателе Ходасевич высказал именно в статье о бунинской поэзии. В других откликах он - всегда и без того суховатый, сдержанный - был сух до односторонности. Но ведь и там говорил о своем. Истинный герой книги "Божье древо" - не люди, а язык. Разве это навязчивое утверждение Ходасевича (высказанное то так, то этак и повторенное несколько раз) не заставляет вспомнить его собственный "поэтический манифест", его обращение к России?

┘В том честном подвиге,
в том счастьи песнопений,
Которому служу
я в каждый миг,
Учитель мой -
твой чудотворный гений,
И поприще -
волшебный твой язык.

И разве только об "Освобождении Толстого" говорит критик, формулируя главную особенность книги Бунина? Стоит лишь подставить вместо Толстого Державина, вместо Бунина самого Ходасевича, и мы увидим характеристику собственного труда:

"Бунин и на этот раз совершает работу, в сущности обратную той, которую обычно проделывают исследователи: отдельные черты толстовского образа он не распределяет согласно предустановленной схеме, призванной упростить, облегчить понимание этого образа, а, напротив - как бы стремится все вновь слить воедино, вновь представить Толстого той первозданной глыбой, какою он был".

И Степун будет возвращаться к Бунину не один раз. Вчитываться в стихи, "Митину любовь", "Божье древо", "Жизнь Арсеньева". За "природно-бытовым" и за "индивидуально-психологическим" планами ловить третий: метафизический. Именно в статьях о Бунине он скажет не только о трагедии любви, но и вечной неслиянности тела и духа, которая породила разрозненность, разобщенность жизни начала века.

"Всего много: мыслей, теорий, чувств, страстей, опыта, планов, знаний, умения и т.д. и т.д. Но всем этим своим непомерным богатством современный человек в современной культуре все же не устроен. Скорее наоборот - всем этим он расстроен, замучен, сбит с толку и подведен к пропасти".

Сам Степун вглядывается в эту пропасть, пытаясь понять время - то в статьях, то через сочинение романа в письмах, то создавая урывками воспоминания: "Бывшее и несбывшееся". Но только Бунин давал ясное ощущение, почему "должное" стало "несбывшемся", а "бывшее" оказалось столь недолжным. Только бунинская первозданность, только его "стереоскопическая точность" возвращали смысл самым тяжелым и необъяснимым поворотам истории и человеческой жизни. Потому, вероятно, и прозвучали слова: "Поистине, бунинская проза - Священное Писание самой жизни".

* * *

Судьбоносная литература. Ее привычно встречать в биографиях поэтов: сорвется с языка, срифмуется - и вдруг явится в жизни. Но вот к книге "Последнее свидание" притрагивается критик Мочульский. Мимолетная статья - и вывод, равный по силе категорическому императиву: мысль Бунина "совершенна, довлеет себе, незыблема и проста, как формула, и жизненна, как организм. Что бы не описывал Бунин - природу или людей, - его художественная правда не в копировании, а в понимании мер и отношений". В 30-е эта правда "в понимании мер и отношений" станет идеалом, к которому сам Константин Мочульский будет стремиться в поздних книгах о Гоголе, Соловьеве, Достоевском, Блоке.

К Бунину прикасается - снова и снова - и Георгий Адамович (собранное вместе это могло бы составить книгу). И тоже - пунктиром - рисует собственный путь. В 24-м отзовется о стихах Бунина: пусть он идет от "эпохи оскудения поэзии", от Майкова и Голенищева-Кутузова, но его поэзия все-таки жива, потому что избежала многих излишеств, которые погубили творчество большинства его сверстников. В 1926 году в статье о "Митиной любви" появляется всплывшая из глубин памяти чья-то фраза: "Бог задумал мир в простоте". В 1930 году "Жизнь Арсеньева" напоминает ему "монолог человека перед лицом судьбы и Бога". В 31-м - в словах о "Божьем древе" - уже явно сквозит насущная для самого Адамовича идея:

"Короткие рассказы в одну-две странички, собранные в ней, так остры и законченны, так умны и правдивы, что думаешь иногда: зачем пишутся большие романы, если возможно в нескольких строках столько сказать о жизни и людях?"

В поэзии Адамович встает на путь крайнего аскетизма, путь, где "ничего лишнего". В "Комментариях" сойдутся и мир, "задуманный в простоте" и гибнущий от неумеренной сложности, и монолог "перед лицом судьбы и Бога", и отрывочки в "одну-две странички".

И далее - снова и снова, через Бунина, - он будет формулировать собственные нравственно-эстетические постулаты:

- У Бунина нет фальши (1933).

- Сказано бывает немного, но ясно становится все (1933).

- В этой книге нет разделения между "поэзией" и "правдой", в ней одно становится другим┘ (1939).

* * *

Бунин давал путеводную нить. Но и опровергал. И вселял надежду.

Петр Бицилли читает "Божье древо" и не может сдержать восторга: эти крошечные рассказы - из вершин русской литературы. Бунин чувствует тайные отношения между предметами, потому и может найти наиболее точное слово (и нос пьяницы действительно похож на клубнику, и дождь действительно стрекочет по бумаге).

Кризис истории, кризис культуры мировой, гибель русской культуры┘ Но Бунин еще рядом, и, значит - рядом пока и великая русская литература.

Владимир Вейдле смотрел в будущее еще мрачней. Писал про "умирание искусства". Везде, во всем - разлад, утрата целостности. Роман подменился биографиями знаменитостей, воображение вытеснено "коллажем" из документов. Сама культура, в сущности, уже не может существовать без уродующего воздействия цивилизации.

Но в это же время Бунин писал "Жизнь Арсеньева". И автор "Умирания искусства" будет читать эту вещь как откровение:

"В литературе только то по-настоящему и важно, что превышает литературу, отменяет ее историю, сводит к суете так называемую литературную жизнь┘ Однако из русских старших современников моих - тут я к истории возвращаюсь - никто меня на мысли эти еще при жизни своей столь упорно не наводил, как именно Бунин".

История Арсеньева - история художника, мучимого творчеством. Его дар еще не нашел настоящего воплощения. Но эта жизнь с редким совершенством запечатлена "поздним Арсеньевым" - самим Буниным. И ведь эта книга - не архаизм! Она - веяние времени: не роман, скорее - воспоминание. Но "пронизанное воображением воспоминание", за которым так ощутима ликующая сила бунинского искусства: "Все досказано до конца, и музыка все же не убита".

* * *

Сколько критических глаз смотрелось в творчество Бунина! Каждому оно шепнуло что-то очень важное. И сколь различны были эти "шепоты"┘ И "мгновенная завершенность" фразы и образа, и преодоление "смерти искусства", и русская традиция точного слова┘ Все это было, как было и многое другое. Была способность отразить не только то, что в тебе изначально заложено, но и то, что настойчиво ищут другие.

Писатель, критик, говоря о другом писателе, всегда говорит о себе. Правило, которое почти не знает исключений. Но прикасаясь к творчеству Бунина, критики русской эмиграции говорили не просто о себе, но самое важное о себе. Их самосознание вспыхивало в наиболее точных словах, обращенных в сторону Бунина. Именно через самое важное в Бунине они постигали свое.

┘И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал┘

Глядя в "магический кристалл" пушкинского творчества русские писатели многое понимали и в самих себе, и в судьбах России: ее прошлое, настоящее, вечное. "Свободный роман" творчества Бунина и эмигрантской критики приоткрыл даль той же вечности. Дали той бесприютной России, которая стронулась с места в начале века, пошла в неведомое, идет и до сих пор.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Зарплатная гонка оказалась не всем по зубам

Зарплатная гонка оказалась не всем по зубам

Анастасия Башкатова

Промышленность скорректировала приоритеты: сохранение имеющихся работников вместо расширения штата

0
418
"Гражданская инициатива" продолжит выборные кампании и в будущем году

"Гражданская инициатива" продолжит выборные кампании и в будущем году

Дарья Гармоненко

Лидер партии Андрей Нечаев и координатор платформы несистемщиков Борис Надеждин остаются партнерами

0
251
Центробанк описал свои антикризисные достижения по заветам Михаила Жванецкого

Центробанк описал свои антикризисные достижения по заветам Михаила Жванецкого

Михаил Сергеев

Сотрудники мегарегулятора подробно рассказывают, как рубль оказался среди наихудших валют в мире

0
438
СИЗО – лучшая база для сбора доказательств

СИЗО – лучшая база для сбора доказательств

Екатерина Трифонова

Право арестанта на общение с родными зависит от его показаний и следователя

0
363

Другие новости