Трагическая готовность к обиде

АЛЕКСЕЙ ВАРЛАМОВ, конечно, не Слаповский в лучшие свои годы и, однако, за последний месяц выдал на гора аж два произведения: в "Новом мире" вышел роман "Купавна" (# 10-11), а в 11-й "Москве" повесть "Теплые острова в холодном море". О "Купавне" в "НГ" недавно писала Татьяна Кравченко (01.12.00), определив роман как семейную хронику и усмотрев желание автора реабилитировать современного "человека в футляре".

Если это так, то писатель потерпел фиаско. Копаться в прошлом надо, очень хорошо зная - зачем? Для чего жили эти поколения людей, какой смысл был в их жизни? Где и в чем связь между ними, где, в конце концов, рок?

Рока нет. Нет вообще никакой концепции, никакой обобщающей идеи. Просто несколько фигур на фоне времени, где герой взял кое-что существенное от самой меньшей и бесцветной из них. Этим существенным, наверное, была любовь.

Очевидно, что автор ценит простую любовь и нормальные вещи: семью, заботу о детях, походы за грибами, путешествия куда-нибудь в глушь. Он - традиционалист в философском, мировоззренческом плане.

В этом традиционалистском ключе написана повесть "Теплые острова в холодном море". Ни разу за всю повесть он не назовет острова по имени, даруя им романтическую таинственность, обобщенность, хотя все реальные топографические названия на самих островах сохранились: Анзер, Филипповские садки, Секирная гора... Но и без этих подсказок человек, бывавший в тех местах, поймет, о чем речь, едва ли не с первого слова. Это узнавание - очевидный плюс повести. Другой плюс - точность описания. Даже целлофан на окне в заброшенной тюрьме на Муксалме был - могу подтвердить. Историческое время на этот раз свежайшее, очерковое. При этом Варламову удалось убежать от жанра этнографических записок, дневника путешествия, а создать именно повесть, где главными действующими лицами являются не география и история, а все же трое героев: мальчик, его отец и его (отца) друг, по совместительству - крестный мальчика.

Идеальной (мужской) компанией эти трое уезжают на Соловецкие острова (раскроем наконец инкогнито). Вроде места известные, знаменитые даже. И все же главный герой, отец мальчика, здесь никогда не был.

По плотности и эмоциональности описания встреча с Соловками могла бы сравниться с современным открытием Америки. Это не очевидная красота и не самое доступное место. Многие годы острова были закрыты, многие годы они вообще были как бы за пределами человечества. Туда и сейчас плыть по штормящему морю на ветхой посудине - испытание не для слабонервных. Всем этим особенностям Соловков уделено большое место в повести.

От чего зависит удача или неудача путешествия? Скорее всего от верности занятой позиции, от способности выдержать первый искус трудностей и хаоса. С первых строк образ Соловков дробится: вроде бы мирное, почти семейное путешествие сопровождают нервный фон, какая-то болезненность восприятия. На уровне сюжета это объясняется болезнью главного героя.

Итак, двое взрослых и мальчик, за чью жизнь они несут ответственность. Оба с университетскими дипломами, оба якобы старые путешественники и бродяги, рыбаки и туристы, специалисты по бивачному быту. С первых страниц поражают их неуравновешенность и капризность. Только начнут получать радость - и тут же что-то мешает: дождь, болезнь, случайная неудача, чья-то реплика.

Лучше всех ведет себя мальчик: не замечает, как слабы взрослые. Он ведет себя просто по-детски: капризничает и радуется, перевозбуждается и устает. В то время как один из взрослых в некоторые смутные минуты серьезно ненавидит его (крестный), а другой, то бишь отец, вообще проводит время по-своему. Взрослые вроде и выполняют свой долг, водят его в церковь и по лесу, удят рыбу и культурно просвещают, но как-то сверх силы, хромая на обе ноги, словно от непосильной работы. Все путешествие стало для них непосильной работой.

Варламов лишь в малой степени показал красоту Соловков, но исключительно удачно показал неприспособленность современного человека к естественной жизни. Главный герой деморализован настолько, что не может вспомнить, как управлять собственным сыном, поэтому любое несовпадение интересов превращается в конфликт. Впрочем, может быть, он этому и не учился. Идейное содержание повести составляет тяжеловесное морализаторство о мрачном прошлом Соловков, не дающем теперь якобы права на наслаждение. Видимо, этим оправдываются, хотя бы отчасти, срывы в меланхолию, одержимость навязчивыми мыслями: что их здесь обворуют и что есть вот такая "бедная Россия" с ее народом, души которого не понять, - и это пугает. Вообще испугу уделено в повести едва ли не главное место. Герои боятся утонуть, заблудиться, не так сказать, не так повести себя с местными (вот ведь зверь какой страшный!). И, в конце концов, боятся, что жизнь не так прожита. Наших москвичей обуревает трагическая готовность к обиде, к несчастью на пустом месте. Им не хватает ни юмора, ни мужества. По ночам у костра они взбадривают себя водкой, но утром испытывают лишь похмелье. Безотчетное смятение на фоне удивительной красоты могло бы быть предметом интересного психологического исследования.

Катастрофизм сознания, свойственный юношам, депрессивность - не лагерным же прошлым островов в самом деле, не шепотом теней все это вызвано? Варламову не удалась обобщенная картина островов как исторического и едва ли не метафизического феномена, но отдельная картина современных Соловков все же скорее удалась, как бы ни портила ее тень "СЛОНа" - так официально назывался когда-то лагерь. В то время у зэков хватало мужества играть с этим "слоном". Уж если юмор, то бишь некая внутренняя свобода, возможен был даже тогда, то почему его совершенно нет теперь?

Герои Варламова неизменно мрачны, но их серьезность свидетельствует об уязвимости и неустойчивости, что как-то странно для традиционалистской позиции. Крестный не великий любитель детей, да и вообще не выносит неудобств, происходящих от других людей. У главного героя в Москве осталась беременная жена: подспудно, может быть, это его угнетает. Впрочем, это уже второе отцовство, продукт первого находится рядом и вызывает скорее умиление своей беззащитностью и желанием все понять.

Введение этого персонажа позитивно. Во-первых, ребенок ведет себя более естественно, чем приставленные к нему взрослые. Взрослый же взгляд отдает путеводителем. Переживания ребенка добавляют тексту классическую отстраненность, а в нервических душах взрослых пробуждают начатки воли. И это во-вторых. Наши герои уж и уехать не могут без максималистских морализаторских констант: о праздности и неистинности собственной жизни, удаленной от этих суровых и святых мест. Ну, это уже риторика, приличествующая финалу.

Путешествие не удалось, и даже в себе люди разобрались плохо, свалив все на обстоятельства и местную специфику, где все и вправду ненадежно и непредсказуемо, будто оказались невзначай в каком-то заколдованном царстве. Герои искусственно нагнали на себя страху и сбежали. Такой вот вариант русского человека на rendez-vous. Так и должно быть: мистический страх должен гнать русского интеллигента по просторам его страны, в которой он ничего не понимает, но все пытается включить ее в свою идею.