Анна Шалашова СОВСЕМ недавно Вильнюсский малый театр отпраздновал юбилей. Десять лет назад он заявил о своем существовании спектаклем "Вишневый сад", который с неизменным успехом играется до сих пор. За это время изменились люди, настроения, в конце концов, не стоит забывать главного - спектакль родился в совершенно другой стране. Поразительно, как театр сумел пронести его через все эти годы. И актеры с огромным удовольствием, искренним азартом, бесконечной любовью, бережно сохраняя, продолжают играть.
"Вишневый сад" не потрясает во время действия, но долго не отпускает потом, заставляя возвращаться в этот странный, загадочный, грустный мир, созданный Римасом Туминасом. Возникает ощущение, что входишь в старинный дом, где много лет никто не живет: паутина, пыль, мебель, завешенная простынями. Таинственно, страшно, темно... Вдруг вдалеке раздастся легкий перезвон колокольчиков, тихо зазвучит фортепианная мелодия. И возникнут люди, они когда-то жили здесь - любили, ненавидели, страдали. Этих людей давно уже нет, но за два с половиной часа пронесется история их жизни, ворвется далекий, едва ощутимый аромат эпохи. Проиграв перед нами задуманное представление, эти видения так же быстро и неожиданно исчезнут, заронив в зрителях какое-то болезненное беспокойство, тревогу, тоску по чему-то очень важному, но утерянному. "Куда все уходит..." Для Чехова "Вишневый сад" именно "прощальная" пьеса (написанная человеком, трезво, по-докторски объективно осознающим свой скорый конец).
"Вишневый сад" играется на малой сцене театра. Но Туминас еще и еще суживает, замыкает, собирает сценическое пространство. Туминасу нужен деревянный дощатый потолок - оттуда, сверху, будут загадочно пробиваться лучики света, а из щелей сыпаться известка, подобно песку в песочных часах, отмеряющих и контролирующих течение времени. В середине действия неожиданно пробьют часы, и с треском из потолка вылезет угол шкафа, того самого "многоуважаемого шкапа". В углу сцены свалены чемоданы - постоянное напоминание о том, что отъезд неминуем и близок, а пребывание здесь будет недолгим. В финале их унесут, сцена останется почти пустой, и страшно, неуютно станет в этом замершем и осиротевшем доме.
Герои Туминаса болезненно-трагически не могут расстаться с детством. Реальная жизнь с ее взрослыми, жесткими законами не может принять, изо всех сил отталкивает, ломает этих маленьких недотеп. И в самую трагическую, кульминационную минуту спектакля, когда вот-вот должно прозвучать смертельное лопахинское "Я купил...", появится Епиходов с гитарой, начнет играть, вскоре к нему присоединятся Гаев, Лопахин, все остальные. Умиротворенно улыбнутся и запоют все вместе милую, простую и незатейливую песенку: в эту минуту их мир еще не разрушен - столкновение произойдет в следующую, а пока режиссер остановит действие, дав возможность своим героям еще хотя бы несколько секунд побыть наедине друг с другом, проститься. И в это замершее мгновение они составляют единое целое - пока еще нет правых, виноватых, - вынужденных палачей и обреченных жертв, пока еще никто не потерян... Но всему приходит конец - последний аккорд, пронзительный звук "лопнувшей струны", после которого жизнь рассыплется - не соберешь ее, как и бильярдные шары Гаева, разлетевшиеся по полу в финале спектакля.
Самая сильная и самая взрослая в спектакле Туминаса - Раневская (Эгле Габренайте). Женщина, когда-то, видимо, очень красивая, чеховское "она порочна" Раневская Туминаса несет в себе, не пряча, не скрывая, - это в ее природе: элегантное черное платье, мерцающая изящная сумочка, хриплый голос - много и многих любила эта Раневская. Во время разговора о продаже вишневого сада она скажет Лопахину положенное "дачники - это же пошло", но в следующий миг Лопахин резким движением посадит ее к себе на колени, и она не будет сопротивляться, а только улыбнется устало-соблазнительно. Да, это прежде всего усталая Раневская. Она не сентиментальна, она не позволит себе расплакаться при словах: "В этой детской я спала..." Все хрестоматийные монологи-исповеди начинает заученно-пафосно, в ее взгляде как будто читаешь: "Вы очень хотите, чтоб я это произнесла, так получите". Но неожиданно прорывается в этой обворожительной женщине то, что она умело маскировала раньше, и "исповедь", начатая механически, монотонно-спокойно, к концу (когда уже и слушать-то ее перестают) начинает звучать с предельной откровенностью и пугающей искренностью. Известие о продаже вишневого сада не убьет ее, она не состарится на глазах, как Раневская Нееловой в спектакле "Современника", в ней лишь оборвется что-то, она лишь еще больше замкнется в себе. В конце же, когда Гаев кинется к ней на шею, рыдая, она жестоко оттолкнет его, и страшную злость мы увидим в ее глазах. Для последнего прощания ей не нужен никто. Хотя ее всегда окружает масса народу, Раневская Туминаса бесконечно одинока. Туминас отдает Раневской все третье действие, оставляя на сцене только ее одну (позже к ней присоединится Петя) - фокусы Шарлотты, Дуняшу с кавалерами режиссер выносит за пределы сцены, только приоткрывая дверь, из-за которой доносятся положенные по тексту реплики, иногда оттуда выбегают люди, возбужденные веселым праздником.
Торги, наверно, состоялись, вишневый сад, видимо, уже продан. Но кому? Где Леонид? Почему так мучительно тянется время? Петя, ну хоть вы пожалейте меня... Обычно в этот момент следуют обязательные безудержные рыдания, истерики, - в спектакле Туминаса этого нет. Раневская Габренайте сначала тихо, прячась от всех, молчаливо покурит в сторонке, потом, затерявшись за чемоданами, с таинственной и, кажется, до такой степени неуместной в этой ситуации улыбкой задумчиво наблюдает за происходящим, за бурной, лихорадочно-празднично текущей жизнью - в эту минуту она знает многое, и еще нечто большее, нам не ведомое.
Знаменитый блистательный "Маскарад" - визитная карточка театра, "Вишневый сад" - его душа. И, поздравляя театр с новой премьерой, Римас Туминас вновь напомнит о том, что: "Через несколько дней мы играем наш "Вишневый сад", - добавив трогательно серьезно: "Мы должны сохранить его". n
Вильнюс-Москва
