Татьяна Кравченко ПОЯВЛЕНИЕ имени Дины Рубиной в оглавлении нового номера "толстого" журнала было событием приятным: это означало, что уж одна-то вещь в книжке непременно будет читаться с удовольствием. Ее героини чем-то напоминали грустных шекспировских шутов: мудрые, ироничные, вроде бы и в гуще событий, а вроде бы и со стороны наблюдают. Умение посмотреть на собственную ситуацию извне и у прозаиков, к сожалению, тоже редкий дар. Ясно, что мир несовершенен, но начинать иронизировать все-таки стоит с себя. Героини Рубиной были частью несовершенного мира, прекрасно это понимали и "не заносились". Словом, чувствовали соринку и в своем глазу. Дмитрий Быков в статье о Дине Рубиной ("Новый мир", # 7, 2000) совершенно справедливо заметил, что ни у одного нынешнего прозаика "не встречал такого упрямого снижения, такого демонстративного отказа от позиции судьи".
И вот - рассказ "Воскресная месса в Толедо" ("Дружба народов", # 2): прежние позиции оставлены, произошла рекогносцировка.
Рассказ о том, как героиня с мужем (бывшие наши соотечественники, ныне жители Иерусалима) путешествуют по Испании: Барселона, Севилья, Кордова, Гранада, Мадрид, Толедо. Шесть маленьких главок, снабженных эпиграфами. Героиня (от лица своего народа) - в роли судьи. Испанцы в качестве ответчиков.
Противопоставление "мы" - "они" задано сразу. Хотя начало иронично и совершенно в стиле знакомой и любимой Дины Рубиной: "У большинства испанских женщин великолепные литые ягодицы. У испанки могут быть изящные ступни и кисти рук, тонкая талия, хрупкие плечи, непритязательная грудь, но бедра обязательно присутствуют и - будьте уверены! - бедра хорошего наполнения.(┘) У меня и самой такой круп, поскольку предки мои происходят из Испании, да и я сама похожа на всех испанок, вместе взятых". А дальше - внимание! Дальше следует доказательство от противного: я, конечно, похожа на всех испанских женщин, но я не такая. Я - потомок тех несчастных, которых католики-испанцы выгнали из собственной страны. И до сих пор живет во мне генетическая память: снится "мощеная крутая улочка, и я по ней иду босая, так явственно, что стопа ощущает холодную ребристую гальку".
Героиня приезжает в Испанию с изначальной готовностью не любить. Это не просто путешествие в поисках "улицы сна" - это бесконечное предъявление претензий, "старый счет". Ею владеет только одно желание - во всех проявлениях чужой жизни найти подтверждение неполноценности иноверцев, так жестоко поступивших с предками. И еще раз убедиться, насколько изгнавшие хуже изгнанных.
Право же, поездка в отпуск в столь ненавидимую страну отдает мазохизмом.
В отличие от прежних рассказов, за сюжетом которых "мерцало" множество смыслов, здесь все ясно, определенно и однопланово. Вопреки обыкновению Рубина заявляет авторскую позицию "в лоб", прямолинейно, и порой получается не проза, а почти публицистика. Обидно: только попадешь на "выпуклый", живой образ, создавать которые Рубина умеет так хорошо, как вдруг - бац! - вместо вызова воображению натыкаешься на мораль. Причем автор часто использует приемы, мягко говоря, некорректные. Некорректно составлять эпиграф из плохо переведенного на русский испанского путеводителя и хорошо написанной "Краткой истории евреев" Дубнова, чтобы наглядно продемонстрировать отношение к святыням: с одной стороны, "есть и непременная для Испании часовня, полная костей и зубов святых. Ее палец (св. Тересы) находится среди предметов экспозиции музея в монастыре". С другой: "перед отъездом они (иудеи. - Т.К.) прощались с могилами своих предков. В течение трех суток лежали тысячи выселенцев на дорогих могилах┘ Даже христиане не могли без слез смотреть на эти раздирающие сердце сцены┘" И весь рассказ полон таких "ненавязчивых" противопоставлений. Тема идет крещендо, достигая апогея в финале. Вот сама воскресная месса в Толедо глазами автора: "Я слушала слаженный гул воскресной мессы и думала об испанском заигрывании со смертью, о готовности к сосуществованию со смертью, о погружении в нее до срока. О благоговейном созерцании мощей. (┘) Христос - так уж мертвее мертвого, как будто провисел на кресте добрых две недели. Рана под ребром - так весьма натуральная, драная, кровища лаком хлещет. О том, что чудовищные порождения человеческой фантазии вроде Музея мадам Тюссо не на пустом месте возникли. Упорное неверие человека в Божественное ничто, упорное нежелание расстаться с любимой оболочкой, отсюда - набить чучело, набальзамировать тело, поклоняться хоть пальцу, хоть черепу, хоть косточке, но - чему-то вещественному, что можно видеть, трогать┘ понять! Я слушала торжественный гул воскресной мессы в одном из грандиозных соборов христианского мира и думала о мужественном гении моего народа, с космическим бесстрашием вступившего в диалог с бестелесным Богом вселенной┘"
Дмитрий Быков в той же "новомирской" статье писал, что главная интенция Рубиной - не просто сострадание к человеку, но подспудная, затаенная гордость за него, сознание "величия участи".
Так и было. Так прочитывались ранние повести. И даже первый большой "израильский" роман "Вот идет Мессия". Теперь, похоже, сострадание и гордость автор испытывает не за всех, а только за "избранный народ". И неуверенность в себе, сознание собственного несовершенства, свойственные умным и рефлектирующим героиням Рубиной, теперь преодолеваются сознанием собственной принадлежности к избранным.
Все здоровые попытки принять, найти сходства между "ними" и "нами" (а такие попытки в рассказе есть) разбиваются, как только героиня (и автор) вспоминает об этой своей принадлежности. Вроде и сама она уже устала от своей "угрюмой непримиримости", и Гарсиа Лорку, любимого с детства, постоянно цитирует, и корриду смотрит, затаив дыхание┘ И все равно, невзирая на Гарсиа Лорку и корриду, есть "мы - хорошие" и "они - плохие".
Такая вот дружба народов. По логике рассказа, осталось сделать еще один шаг и перейти от слов к действиям. Потому что кто не с нами - тот против нас.
И, право же, как-то странно читать после "Воскресной мессы в Толедо" второй рассказ этой журнальной подборки, целиком посвященный любви автора к своему песику.
