Мария Ремизова ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ журнал "Урал" решился на впечатляющую акцию. В # 3 под общей шапкой "Урал против наркотиков" помещен блок материалов, посвященных теме. Страницы блока выделены и визуально: по центру каждой пропечатан шприц с длинной, устрашающе кривой иглой.
Материалы блока разнородны и в целом производят скорее странное, чем внушительное впечатление. Не беря под сомнение благие цели, двигавшие редакцией, позволим себе попытку разобраться в качестве и смысле "уральской" агитационной подборки.
Открывает ее Игорь Варов, президент фонда "Город без наркотиков". Некоторое время назад в программе "Взгляд" представители этого фонда (возможно, что и господин Варов был среди них) уже рассказывали о своей победоносной войне с екатеринбургской наркотусовкой. Их рассказы вкупе с видеоматериалом (несмотря на добродушное любимовское сопровождение) производили довольно устрашающее впечатление: с наркоторговцами и их клиентами сотрудники фонда не церемонились - а главное, нисколько не скрывали, что их деятельность не всегда гармонирует с существующим законодательством. Поэтому, если следовать этому законодательству, причинить наркобизнесу какой-нибудь существенный вред практически невозможно. На страницах "Урала" Игорь Варов продолжает настаивать на жесткости, распространяя ее уже и на потребителей. "Лгут врачи, когда говорят, что наркомания - это болезнь, ее нужно лечить с помощью медикаментов, а наркомана надо пожалеть, как всякого больного... Бред все это!" У фонда есть что-то вроде своей лечебницы - "мы наркомана берем, закрываем, фиксируем наручниками и кормим три раза в день хлебом с водой. Через пару недель у него одна мечта: нормально поесть, не до наркотиков уже. Происходит замена наркотической зависимости на нормальную, естественную для человека потребность в пище". Жаль, что господин Варов не сообщает, всегда ли в его лечебницу поступают добровольцы и знают ли они заранее, какие методы будут к ним применяться. Откровенно говоря, от этой лечебницы несет каким-то знакомым запахом - не оставляет ощущение, что кто-то из фондовских активистов провел часть свой бесценной жизни на нарах с временными отлучками в карцер.
Далее следует самый осмысленный из всего предложенного материал - повесть екатеринбуржца Николая Бубы "Потусторонние". Она представляет собой исповедь наркомана - от первой ханки до "золотого укола": потеряв последний стимул к существованию - свою подругу, рассказчик сводит счеты с жизнью. К достоинствам "Потусторонних" можно отнести, во-первых, безусловное знакомство с материалом - кажется, автор пользовался личным горьким опытом, ему нет необходимости ничего придумывать и додумывать, поэтому он нигде и не фальшивит. Во-вторых, простую, но работающую конструкцию текста: линейный событийный ряд подчеркивает нарастающую безнадежность, которую герой осознает и одновременно как будто не осознает - типичнейшее раздвоение сознания безвольно падающего человека.
Рассказчик последовательно - как бы из конечной точки - рассматривает этапы собственной деградации: сначала от безделья время от времени баловались с подругой новыми ощущениями, потом не нашли мужества перетерпеть не столько физическую зависимость, сколько психологическую тягу, потом подсели по-настоящему, потом кончились деньги, потом стали воровать, потом жили только от дозы до дозы, потом стали умирать друзья, потом умерла подруга, потом все кончилось...
В повести показана трогательная привязанность друг к другу падших существ. Отбросив нравственные императивы в отношении представителей нормального мира и допуская в критических случаях далекие от этики поступки в отношении к братишкам-наркоманам, друг друга они не кидают никогда. Впрочем, однажды рассказчик предает подругу: испытав внезапное "вдохновение" и не сказав ей ни слова, он бросается к дяде-бизнесмену с просьбой спасти. Тот увозит его в другой город, помещает в клинику, потом снимает ему квартиру и устраивает на непыльную, хорошо оплачиваемую работу, стремясь всячески подчеркнуть социальную адаптацию племянника.
Замечательно, кстати, описана клиника. Пара недель под снотворными, когда ломки пройдены, на самом деле мало что дают. Едва пациент начинает выползать из палаты, как попадает в родную среду, где ни о чем другом не говорят и не думают, а режим в клинике самый либеральный - так что с 8.00 до 20.00 сердобольные друзья снабжают страдальцев необходимыми препаратами.
Просидев пару месяцев в уютном офисе и измучившись чувством вины, герой возвращается "домой". B все возвращается на круги своя. Подруга же не предавала его ни разу...
При этом "Потусторонние" лишены расслабленной сентиментальности и вялой снисходительности к себе и своим слабостям, которые так свойственны скатившемуся на дно человеку. Автор ставит, быть может, не слишком глубокую, зато исключительно внятную задачу - показать, как люди губят свои бесценные жизни, не имея на то никаких веских причин. Автор конструирует ситуацию таким образом, чтобы особенно подчеркнуть последнее: его герои садятся на иглу в период первой влюбленности, когда, казалось бы, полнота бытия не нуждается ни в каком внешнем подтверждении. В результате опрометчивых экспериментов жизнь словно всасывается в шприц, "пресуществляясь" сначала в метафорическую, а потом и в реальную смерть.
Идущая следом пьеса лауреата Антибукера, молодого драматурга из Нижнего Тагила Василия Сигарева называется "Семья вурдалака". С сожалением приходится признать, что она не идет ни в какое сравнение с пропитанной болью повестью Бубы. "Семья вурдалака" кажется чем-то вроде "этюда по заданию", когда автор словно ставит себе цель удовлетворить общественные ожидания, пробежав натренированной рукой профессионала по клавишам социальных клише.
"Вурдалаком", с одной стороны, является наркоман, вынесший из квартиры все до последней копейки, уложивший отца в инвалидное кресло, истерзавший мать-учительницу почти до потери личности. Бросивший любящую его и беременную от него девушку на растерзание дружкам, явившимся требовать долг. С другой стороны, в этой же роли успешно выступает наркоторговец-садист, избивающий инвалида и учительницу, которая, как выясняется, пестовала его в младших классах и из жалости носила ему пирожки. Этот мелкий барыга тащится от своей власти над попавшей к нему в рабство клиентурой, и выясняется, что получаемые от этой власти ощущения для него слаще навара. С третьей стороны, на эту роль может претендовать и отец, в молодости сильно выпивавший и гонявшийся за женой с топором, а теперь ненавидящий сына и любящий лишь собрание сочинений Ленина. С четвертой, некая не названная, обиняками намеченная "структура", погрузившая всех этих людей в ничтожное состояние (эту линию поддерживает явившийся много спустя после квартирного разгрома участковый, не только не принявший мер по спасению похищенной девушки, но и отвесивший напоследок инвалиду уже от себя - за грубость).
Автора по всем признакам не очень интересуют беды его персонажей, к которым он не в силах скрыть равнодушия. Но, разрабатывая ходкую тему, он еще и фальшивит сценического эффекта ради: явившийся за долгом наркоторговец предъявляет родителям пачку денежных расписок за отпущенный в долг товар. Это уже, позвольте, или из области фантастики, или прямой абсурд (в смысле художественного метода, конечно). Сходите, не поленитесь, ну хоть к Первой аптеке в начале Никольской улицы, попробуйте дать там кому-нибудь расписку и посмотрите, что будет дальше... Показательно, что и разрешается ситуация в пьесе исключительно "сценически" - отец умирает, девушка, у которой произошел выкидыш, хлопает дверью и уходит, а появившийся лишь в финальной мизансцене герой, пережив приступ раскаяния над трупом отца, тут же начинает клянчить у матери денег, та, конечно, отдает последние - с просьбой купить и для нее смертельную дозу... Потрясенная публика, вероятнее всего, в гробовом молчании расходится по домам...
Вообще-то такие штуки называются спекуляцией. Причем довольно циничной. Что, впрочем, не исключает позитивной социальной реакции на актуальность продукта.
Но все, как известно, познается в сравнении. За "Семьей вурдалака" следует "Зимняя сказка". Не Шекспира отнюдь. Александра Ермакова, "члена Союза журналистов со времени его основания в 1958 году", "автора более десяти книг, многих статей, очерков и рассказов". Избалованная девица из профессорской семьи становится наркоманкой. Рожает двух детей, одного из них инвалида - потому что "зачали они его в наркотическом дурмане... Целовались, вдыхали из уст в уста ядовитый дым, делали друг другу уколы и после экстаза, утомившись, голышом засыпали в самых бессовестных позах". (А стиль-то!.. А слог!.. Граждане графоманы, не сочиняйте, не надо. Теперь и денег-то за это почти не платят. Есть много других достойных занятий - марки собирать, помидоры разводить, что-нибудь еще можно придумать...)
Родители от горя скоренько умерли (чтобы довести сюжет до критической точки), возлюбленный девицы (он же отец инвалида) девицей тяготился, но ссылался на то, что ему мешают дети (а сам между прочим то ли бизнесмен, то ли коммерсант, словом, человек со средствами и при деле), девица взяла детей, отвезла в темный лес и оставила замерзать. Возлюбленный ахнул, примчался с преступницей в лесную чащу, да поздно - вместо детей лишь два сугробика. Тут девица давай рыдать и молить о смерти, а он дал ей шприц, сам взял "восковые скульптурки детей" и ушел с ними "в сторону просеки"...
Это уже не спекуляция, это уже та самая простота хуже воровства. Автор-то действует, конечно, бескорыстно и, вероятнее всего, из лучших побуждений. Но неужели драматург Николай Коляда, главный редактор "Урала", не понимает, что пошлость не может служить благим целям? Начинает казаться, что сама идея "антинаркотического блока" не так чиста и бескорыстна, как желает представить сам журнал. Понятно, что для блока нужен объем, но подверстывать сюда что попало - лишь бы в тему? И уже кажется, что это тоже - во всяком случае отчасти и, может быть, даже бессознательно - рекламный ход. "Уралу", журналу провинциальному, нужна раскрутка...
