Артур Соломонов В КРЕСТОВЫЕ походы отправлялись дети. Благословленные Папой, вооруженные мечом и Библией тринадцатилетние мальчики и девочки шли в Иерусалим освобождать Гроб Господень. "Teatr Kreatur", где был поставлен спектакль "Мы идем" по рассказу Ежи Анджиевского "Ворота рая" о крестовом походе детей, - маленький польский театральный бастион в Берлине. Играют на немецком, но многие актеры и сам режиссер Анджей Ворон - поляки. Эта постановка необычна для берлинского театрального ландшафта хотя бы тем, что немецкие спектакли очень редко бывают в такой степени насыщены пафосом и возвышенным жестом. Да и тема - уникальна.
На сцене - несложная деревянная конструкция: то изгиб дороги, уходящей ввысь, то место ночлега. Сверху - крохотный домик, сколоченный из досок. В нем живет предводитель похода Якоб (Джидек Старжиковский). Дети собираются в поход. Им скучно дома, надоели родители, хочется подвигов и приключений, да и остаться наедине друг с другом многие из них не прочь. Из них выбран самый религиозный и обаятельный - пятнадцатилетний Якоб. Прощание, благословение священника, и они идут. Конечно, они не более чем пешки в большой игре взрослых и будут использованы в политических, религиозных и сексуальных целях. Но пока они собираются умереть за веру. С лицами, набеленными мукой, в сером, сизом, лиловом гриме они идут под властную музыку (композитор Януш Стоклоза) по деревянной тропе, что вращается вместе со сценой.
Пафос веры, религиозная экзальтация, как правило, благополучно уничтожают художественное произведение, превращая его в проповедь. Тут помогла режиссерская самоирония. Театр как бы разоблачал сам себя: актеры наклеивали бороды своим персонажам - ведь они становились старше, взрослые играли детей, не пища тоненькими голосками и не пытаясь придать своим взорам невинность, вдруг нам разъясняли, с помощью какого хитрого механизма вращается сцена, актерский грим был нестерпимо ярок и толст... И пафос, данный в немыслимых для немецкого зрителя дозах, растворялся в этой легкой усмешке театра над собой.
Первая любовь, первое убийство. Все совершается быстро. Сцена близости выстраивается Вороном резко, рельефно, как и весь спектакль: юноша (Максимиан Гирман) стоит на расстоянии шага от девушки (Верена Яш), оба в белых легких рубахах. Девушка окунает волосы в воду и, резко запрокидывая голову, хлещет его струями воды, падающими с волос - раз, другой, третий. Быстрее, еще быстрее. Наутро их казнят. В этом спектакле, кажется, ни слова не было произнесено шепотом, каждый жест был размашист, если нужно было пойти - бежали, если нужно было бежать - неслись, шумно хлопали дверьми и дверцами, с грохотом ставили на пол ведра с водой, расплескивая половину.
Якоб убит, и для многих потерян смысл похода. Стоянка заканчивается, нужно снова отправляться в путь, который, похоже, никогда не кончится. Герои устали.
Вращается круг сцены, вьется изгибами дорога, мелькают лиловые, серые, белые лица актеров. И они идут: их меньше, они старше, страсти все сильнее, а Иерусалим, кажется, ближе не стал. Но они идут.
Берлин-Москва
