Антон Красовский Есть такой человек - Максим Галкин. Сын танкиста, бонвиван, историк-архивист. А еще... еще этот Галкин - артист. И не просто артист, а артист-пародист. Это значит, что всеми своими фибрами, усталыми связочками и мышцами щек он старается изобразить какого-нибудь знаменитого героя - Горбачева там или Эдварда Станиславовича Радзинского. Получается презанимательно. В Литве, на берегах балтийских волн, живет свой пародист. Зовут его Римас Туминас. От Галкина этот Туминас отличается тем, что никого не хочет развеселить. Наоборот, ставит в театре Вахтангова "Ревизора" - и не смешно как-то, не заразительно. Ибо неясно, а так ли уж этот пародист чистосердечен. Не пытается ли он чужие своенравные интонации выдать за свои. Не хочет ли выселить из соседнего трепетного мира его гениального хозяина и въехать туда сам с шиком и хрустящими баранками. Ах да, я совсем позабыл упомянуть о том, кому этот мир принадлежит. Позвольте представить, Эймунтас Някрошюс собственной персоной - небожитель, герой, "Жальгирис" литовской режиссуры. Ему-то Туминас и вторит, ему и подражает. Прилепляет его бесконечный космос к своему милому, но не очень вместительному домику и скромно говорит "мы". "Я думаю, почему такой интерес к литовскому театру? Мы в баскетбол играем, в театр играем, а другого вроде и не осталось. Мы героев иначе читаем", - цитата из интервью "Петербургскому театральному журналу". Забавно выглядит, особенно в контексте последней постановки.
Над сценой болтается мешковидная церквушка: обвисший куполок, заплатки, звенящая пустота. Полутьма, покосившиеся верстовые столбы. Колода для топорища, плесень. Кто видел последние спектакли Някрошюса - да вот хоть "Макбет", - удивится: ой, как похоже. Вдруг из закутка, из дремы проступают фигуры: они уже сразу на сцене - моментально, но кажется, что перед их появлением прошло минуты три тишины. "Вот те на" - первая реплика. Говорит Аммос Федорович - судья. "А где же "пренеприятное известие"? - возмутится зритель. А нет его! Туминас сократил текст, вырезав из него все, что показалось ему несущественным или слишком уж хрестоматийным. Так что никаких держиморд и галантерейных обращений тут не будет - вместо них многозначительные паузы и никому не ведомые знаки. Вот трактирщик машет топором над головой смущенного Мишки, рубит, уходит. Мишка вроде бы помирает, но потом встает, ухмыляется и бежит за кулисы. Что бы это значило? Или еще - в конце спектакля, когда выясняется, что Хлестаков никакое не превосходительство - герои плывут на каком-то плоту. Идет дождь, им холодно. Тоже непонятно. Или городничий все время швыряет в пол свою игрушечную сабельку, словно он царевич Дмитрий, играющий в тычку. Это тоже знак. Только вот что он означает? Конечно, можно упрекнуть критиков в нежелании прочитывать язык режиссера, в лени, в некомпетентности. Можно, только так ли уж справедливы будут эти упреки? Ведь одно дело - непонятный, но подлинный язык, забытый или наоборот - едва возникающий. Другое - бестолковая комбинация замысловатых фигур, лишенных в общей системе какого-либо смысла. В первом случае - речь идет о языке. Во втором - об обойном орнаменте, выполненном с использованием хтонических иероглифов.
Туминас бесцеремонно использовал самые известные приемы Някрошюса и насытил ими свой собственный спектакль. Когда же эти приемы по каким-либо причинам отказывались соответствовать пьесе, он вгрызался в гоголевский текст. Придумал повесить на Добчинского с Бобчинским деревянные ранцы с камешками жизни, да позабыл, что вывалить эти камешки не удастся: Петры Ивынычи не Макбеты - погибать не собираются. Не беда - это у Гоголя не собираются, а у Туминаса - очень даже собираются. Их в последней сцене насмерть забивают сограждане, расстроенные фальшивой хлестаковской натурой. И в тот момент, когда должен бы появиться жандарм с предписанием, камни с грохотом вываливаются на сцену - жизнь прошла. С крыши рассеивается някрошюсовский дождь, истинный ревизор не приезжает, город посрамлен и ограблен, а городничий унижен и оскорблен.
Кстати, городничий Сергея Маковецкого тут бесспорно главный персонаж. Не капризный кривляющийся Хлестаков, а он - молодой, расторопный, вежливый и очень симпатичный мэр. Красный меховой воротник в духе "вас обманули", плавные жесты, заунывная плачущая речь. Сергей Васильевич - этот яростный стреляющийся интеллигент, - возможно, единственная удача "Ревизора", его бенефициант. Ради него можно высидеть три с половиной часа, ради него сносно терпеть ненужные детальки, пустоты и мимолетности. Ради него, ради него... Как это печально.
