Кольцо Мирзоева

Новая работа Мирзоева использует все современные средства - от модных мультимедийных технологий до рискованного эквилибра эзотерическими идеями и символами. Известна страсть Мирзоева к режиссерским провокациям, игре со зрителем в загадки-разгадки. Увлеченный необъятными возможностями вагнеровской символики, Мирзоев в обоих случаях пытался поставить спектакли высокой мистической пробы. Однако в "Зигфриде", своем первом оперном опыте, пошел по пути откровенного иллюстрирования набора популярных эзотерических идей.

Так на сцене возникли три колосса, свисающие угрюмыми висельниками, три погибших цивилизации-расы, и четвертый, лежащий поперек сцены современный мир-ковчег, выплывший из потопа, уничтожившего древний мир. Колесо времени, выкатываемое на сцену как символ молодого человечества, - колыбель-манеж Зигфрида, где он играл и корчил земные рожицы, - беспрерывно катилось по двум спектаклям и в финале "Гибели богов", приняв в себя погибшего Зигфрида, распятого в форме буквы Х, символизировало связь всех миров: и прошлых, и будущих.

У Мирзоева все предопределено, фатально обозначено. Поэтому его Зигфрид - не герой, освобождающий мир от зла и чудовищ, а ведомый гипнотической силой персонаж какого-то гигантского мирового сновидения. Размахивая игрушечным мечом, он не совершает ни одного подвига и никого не убивает: все назначенное происходит само собой, даже Вотан ломает сам свое копье. Пробуждение спящей в ковчеге Брунгильды - освобождение их обоих от марева сновидений. Очевидно, что мирзоевское желание объять необъятное приобретает характер типично постмодернистской игры, в которую включаются все театральные средства: и раскопанные в недрах древней архаики костюмы красной азиатской Эрды и траурно-черной Брунгильды с их ритуальным гримом и медленной пластикой движений (художник Т.Ногинова), и комические лысые уродцы-нибелунги с оттопыренными зелеными ушами и резиновыми масками, покрытые блестящей чешуей и гофре, склочно ссорящиеся из-за заветного золотого клада, и вынутые из пыльных запасников осмеянного еще в XIX веке вагнеровского гардероба меховые штаны и шкуры Зигфрида и Вотана. Здесь же - бесконечный модерн-танец данс-группы, банально дополняющий вокал.

Во всем этом хаосе забывается только об одном: что богатые режиссерские аллюзии и фантазии наряду с нелепыми сценическими картинками должны как-то совпадать со словом и ритмом музыки. Поэтому, воссоздавая на сцене со всеми бутафорскими подробностями мистерию сновидений Зигфрида, спектакль отдает откровенным кичем и грубой диспропорцией прямолинейного зрелища с завораживающим звучанием оркестра Гергиева.

В "Гибели богов" Мирзоеву удалось преодолеть эту расползающуюся в "Зигфриде" форму спектакля, качественно объединив все его составные части: и пространственный символизм верхнего и нижнего миров - Вальгаллы и Нибельхейма, и элементы магической культуры, и ритуальную культуру маски и грима, и отточенную пластику движений.

Как и в Зигфриде, здесь напряженно звучит тема фатальной предопределенности. Это мир, где обитают лысый сутулый Хаген с удлиненным черепом, в юбке с корсетом, безволосая внеполая Гутруна, страшный оборотень Зигфрид-Гунтер, пришедший насильно овладеть Брунгильдой.

Здесь давно уже нет рыцарей, героев, богов. Страшна кульминация позорной битвы Брунгильды с безглазым, закрытым маской Зигфридом, рогатиной загоняющим небесную деву на каменную плиту.

Для Мирзоева смерть Зигфрида не финал, а продолжение. Ковчег, в который помещает его Брунгильда, - его будущее. Боги никогда не умирают. Поэтому на месте старых богов новые идолы с птичьими клювами, и девы Рейна выносят светящееся неоновым светом новое копье Вотана.

Мирзоев концентрирует зрелищную энергию спектакля, выверяя все его штрихи и образы. Здесь нет неточностей, хаотичного разброда с музыкой. Перепады качества ощутимы только в вокальной части постановки. Голос Зигфрида в исполнении канадского тенора Гарри Райдаута, специально приглашенного на эту роль, безнадежно вязнет в оркестре, проваливая эффектные кульминации партии. Виктор Луцюк, исполняющий Зигфрида в "Гибели богов" и обладающий более жестким и ярким звуком, также не может преодолеть дистанцию оркестровой ямы, заглатывая целые фразы и фрагменты вокальной фактуры. Брунгильда в исполнении Ларисы Гоголевской, наоборот, удивляет неряшливой звучностью и несбалансированными кричащими кульминациями. С музыкальной точки зрения триумфально звучит только оркестр Валерия Гергиева, с упоением играющий всеми красками тембров и лейтмотивов роскошной музыкальной ткани Вагнера.