Ксения Воротынцева
Симметрия и пластичность одновременно были свойственны всему творчеству Родченко.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)
Снимки Александра Родченко – квинтэссенция советских 20–30-х. Как ни парадоксально, Родченко не придумал ничего нового – просто суммировал и довел до предела тенденции эпохи. Он не был революционером, как его друг Маяковский, хотя и жизнетворческая мифология Маяковского лишь продолжила европейскую традицию – от аристократической куртуазности до футуризма Маринетти: каждый жест рассчитан на публику и должен быть зафиксирован – и еще малоизвестный скандалист пишет о себе трагедию «Владимир Маяковский».
В авторских отпечатках Родченко, выставленных к его 115-летию в Манеже, прочитывается культурная жизнь двадцатых: функционализм в архитектуре – утилитарные, но эстетские проекты «Баухауз» и Ле Корбюзье, которые у нас приняли вид конструктивизма и домов-коммун, – геометрически расчерченные листы супрематистов, придуманный Шкловским «прием остранения»: каждый новичок сейчас пытается повторить ракурсы, которые были для Родченко новым взглядом на затертые вещи – пожарную лестницу, улыбающееся лицо («Пионер») или балконы («Дом на Мясницкой»). Но его фото не свести к необычной точке съемки Шуховской башни или лица шофера, отражающегося в автомобильном зеркале. Родченко пришел в фотографию из живописи – через промышленный дизайн и плакаты-агитки. У художников он научился композиции и взял старый метод – симметрию, на которой, например, построен канонический автопортрет Дюрера. И фотографии Родченко – даже атлетичные спортсмены – цепляют не только советской эстетикой, но четкой симметрией или ее сознательным нарушением: как надпись ЛЕФ на одной стекляшке очков Осипа Брика. Анри Картье-Брессон, открывший агентство «Магнум», тоже вытянул репортажную съемку на уровень художественной, потому что когда-то бросил живопись ради фотографии.
Родченко снимал аскетичный советский быт – обеды в огромных коммунальных столовых («Фабрика-кухня»), вышки ЛЭП – но повлиял даже на глянцевые съемки: его внимание к фактурности ткани, металла, человеческой кожи перенял легкомысленный Хельмут Ньютон, стартовавший в журналах мод. «Девушка с «Лейкой» Родченко могла бы стать моделью Ньютона – тот же шик и черно-белый лаконизм. Но взгляд Ньютона скользит по блестящим поверхностям, а у Родченко хватает психологизма – с его снимков глядит зверюга-Маяковский.
С «настоящим футуристом» Маяковским Родченко мечтал познакомиться, когда еще жил в Казани. Взявшись за фотографию в 1924 году, он сделал самые известные фото поэта и Лили Брик. Этим портретам все еще подражают – как и редким для Родченко жанровым сценкам: снятая за столом Бриков компания – Маяковский в расстегнутой рубашке, с бокалом в руках, гости, вино, заваленный бумагами стол и Лиля с ниткой жемчуга на шее («Утро в Гендриковом переулке») – перекликается с серией молодого «магнумца» Донована Уайли. С той лишь разницей, что Уайли снимал бедную лондонскую богему: наркоманов и панков.
Репортажнику Александру Родченко заслуженно повезло: он не только фиксировал действительность, а смог изменить ее – выхватив из жизни моменты, которые сформировали потом стиль эпохи.
