Виктория Пешкова
Владимир Дашкевич чувствует себя неуютно в этом мире. Только мысли о Шерлоке Холмсе помогают.
Фото Екатерины Цветковой
Шерлока Холмса принято считать одной из самых блестящих мистификаций в литературе. Ни «балкон Джульетты», ни «замок Гамлета» не сравнятся со скромным домом под номером 221б на лондонской Бейкер-стрит. И хотя на этот адрес пишут уже только дети, сам Холмс и в XXI веке живее всех живых. Своей точкой зрения на этот феномен делится автор музыки к «Приключениям Шерлока Холмса и доктора Ватсона» композитор Владимир Дашкевич.
– Владимир Сергеевич, вам Холмс в детстве нравился?
– Не могу сказать, чтобы приключения великого сыщика были моей любимой книгой, но он был для меня персонажем, который имеет свой знак. Я и сейчас считаю, что Холмс – знаковая фигура в европейской культуре.
– Что это для вас означает?
– Читатель в отличие от критика читает не про кого-то, а про себя. Он всегда центральная фигура своего чтения. И если он не находит себя в книге, он либо ее откладывает, либо, если уж решает все-таки дочитать, она оставляет его равнодушным. Для меня Холмс – фигура, появившаяся очень вовремя.
– То есть?
– То есть тогда, когда обычному человеку стало очень неуютно в том мире, в котором он вынужден был жить.
– Как-то очень пессимистично звучит ваш вывод...
– И тем не менее... Если посмотреть на европейскую литературу начиная с эпохи Реформации и до наших дней, то это литература про то, как люди теряют этическое отношение к действительности. Иначе говоря, они перестают верить в справедливость и быть справедливыми. Сначала эту тему затронул Сервантес в «Дон Кихоте», сделав героями последнего рыцаря, еще верящего в справедливость, и простолюдина, который идет за ним потому, что в нем есть справедливость, а вокруг ее нет.
– А ему ее очень хочется?
– Конечно. Примерно в это же время, но еще более обостренно, заговорил об этой проблеме Шекспир. Гамлет всех персонажей проверяет на предмет отношения к справедливости. И из всех героев только один Горацио, пожалуй, проходит такую проверку. Даже Офелия не выдерживает. И этих героев Гамлет наказывает. Внушительная гора трупов, выросшая к финалу, – все это люди, не прошедшие испытания. Гете пошел еще дальше: его Фауст ищет истину и справедливость в сотрудничестве с дьяволом. То есть добро и зло, оказывается, вполне могут сосуществовать.
– Но в жизни ведь обычно именно так и происходит!
– Так к чему я и веду! Когда мы говорим о Фаусте, мы все время представляем себе героя, который строит светлый город будущего. А то, что на том месте, где предполагается воздвигнуть сей прекрасный град, жили два старичка – Филемон и Бавкида, которых Фауст уничтожил руками Мефистофеля, об этом как-то говорить не принято. Подумаешь, двумя старичками меньше стало. Справедливость для одних обернулась несправедливостью для других. Причем эти другие слабы и беззащитны. Но они-то ведь тоже хотят жить! Вот так европейская культура, собственно говоря, и шла к деградации, заменяя этические ценности эстетическими. Жить в таком мире человеку страшно: защиты искать не у кого...
– И маленький человек остается один на один с хаосом, противостоять которому он не может?
– Да, и в этом хаосе у него нет человека, к которому можно обратиться за помощью. Закат Европы с этим и связан – с безысходностью. Вот тут и появляется Ницше, объявивший войну христианским ценностям и морали и доказывающий, что есть в природе только одна сила – власть, которой и надо подчиняться беспрекословно. А эта власть может с вами делать что угодно, и ответственности у нее перед вами никакой. И вот в таком неуютном мире возник литературный герой, который силой своего ума защищает справедливость и добивается победы. Это был луч надежды, повернувший романтическую литературу навстречу простому человеку. Он мог сказать себе: если со мной что-нибудь случится, я знаю, куда идти.
– На Бейкер-стрит, 221б!
– А больше некуда. Я не знаю другого такого персонажа в европейской литературе.
– А Пуаро или, скажем, комиссар Мегрэ?
– Мегрэ – служитель закона, и закон для него важнее справедливости. Он просто выполняет свой долг. А Пуаро, бельгиец по национальности, стремится доказать англичанам, которые по традиции недолюбливают иностранцев и относятся к ним с легким презрением, что он не только не хуже, а даже лучше их. Во всяком случае, когда дело касается серых клеточек. Как правило, он включается в расследование тогда, когда преступник, не посчитавшись с его всемирной славой, решает перехитрить самого Пуаро. А Холмс просто защищает слабых. Сколько рассказов начинается с того, что к нему приходит девушка и просит спасти ее саму или близкого ей человека? Он даже деньги не всегда берет за свою работу, хотя распутывание преступление – его хлеб. Вся литературная традиция вела к тому, что простой смертный должен смириться и не оказывать никакого сопротивления человеку, который объявил себя властью. Холмс – это защитная реакция типичного представителя среднего класса с естественной моралью нормального человека. Конан Дойл – это Ватсон, придумавший Холмса, как когда-то Санчо Панса придумал Дон Кихота из Алонсо Кихано. Но этот рыцарь рационален. Он не лезет на ветряные мельницы, потому что умеет с ними управляться, и это дает надежду на то, что в этом мире можно навести хоть какой-то порядок. По этой причине Холмс сейчас даже более необходимая фигура, чем раньше.
– Наш мир так же неуютен для обычного человека, как и сто лет назад?
– Конечно. Ведь оказалось, что ницшеанство умеет принимать разные личины, которые не всегда распознаешь. Но принципиальной разницы между теми, кто приходил к власти за последние сто лет, практически нет. И нынешняя бизнес-элита, олицетворяющая сегодня власть, – не исключение. Ей справедливость не нужна, ибо она не приносит прибыли. Им нужен человек с деформированным мозгом, потому что такой человек дешево стоит, легко управляем и социально пассивен. В современном обществе, которое можно назвать неототалитарным, есть мощный социальный заказ на деформацию мозга. Отсюда засилье масс-культуры, в первую очередь – попсы.
– Значит, раньше люди просто писали на Бейкер-стрит, а сейчас создают сайты, клубы поклонников, проводят фестивали, и это та же попытка найти точку опоры, чтобы устоять в нашем неустойчивом мире?
– Мне кажется, да. Холмс вообще фигура, до конца не оцененная. О нем социологические исследования проводить нужно, а тут┘ Мне Масленников как-то сказал одну удивительную вещь. Несмотря на всенародную любовь к фильму, за все восемь лет, что мы снимали эти одиннадцать серий, на него не было написано ни одной рецензии! Интервью с актерами было много, а критических статей – ни одной.
– Как это? Не от вас бы услышала – не поверила бы!
– А что вы напишете? Что актеры замечательно играют, и музыка замечательная, и монтаж, и вообще фильм хороший и нравится зрителям? Через два абзаца писать уже будет не о чем. И дальше что?
– А то, что его хорошо смотреть, когда на душе смутно, это никого не интересует?
– Не то чтобы не интересует. Просто они, критики, про это не проходили. Про это писать трудно, потому что с эстетических критериев придется переключаться на этические, а у них с ними слабовато. Понимаете, когда речь идет о Германе или Сокурове, то критику очень просто найти массу формальных поводов для того, чтобы сказать, как режиссер поставил камеру или снял сцену одним планом. А если эти приемы уходят на второй план, потому как главное – это то, что играют Соломин и Ливанов, то эстетика не проходит. Поэтому на фильмы, которые можно назвать народными, у критики слов нет.
