Марина Савченкова Созданный Аттилой Виднянским театр базируется в маленьком городке Берегово в Западной Украине, центре украинских венгров. Выпускники специально набранного венгерского курса в Киевском институте театра и кино приехали в этот богом забытый край 15 лет назад – делать театр. «Улучшать театральную ситуацию в местах компактного проживания венгерского меньшинства» – если на официальном языке. Неизвестно, как принимали закарпатские крестьяне экспериментальный театр Виднянского (а другие театры на мейерхольдовские встречи и не приглашают), но на европейской театральной карте городок Берегово стал заметен, а сам Виднянский стал считаться одним из лучших восточноевропейских режиссеров. Европейскому признанию предшествовали годы тяжелой работы – судя по статьям в венгерской прессе, актеры вели чуть ли не подвижническую жизнь, не получая практически никакого финансирования от украинского правительства, работая помещении с дырявой крышей и живя коммуной. Однако Виднянскому удалось сохранить труппу, и если актеры вслед за сестрами Прозоровыми и повторяли отчаянное «В Москву! В Москву!», то, в отличие от прозоровского призыва, оно подкреплялось действиями – послужной список у театра большой.
Как и жизнь труппы Виднянского в Берегове, спектакль «Три сестры и другие» начинается в разворошенном доме – женщины кутаются в теплые платки, дети спят на матрасе, уложенном на голый пол, повсюду разбросаны вещи, на веревках сушатся прозоровские книги. Виднянский перегруппировал действия пьесы – спектакль начинается с катастрофического третьего действия (пожар, у Федотика все сгорело, запой Чебутыкина и пр.), а потом движется по порядку – первое, второе, четвертое.
Белые (белые платья женщин и белые костюмы у мужчин, белоснежная скатерть на праздничном столе) именины Ирины у Чехова открывали пьесу, были тяжеловесны, значили, что и все прежние именины в этом доме были такими же – светлыми и радостными. Загнанные в середину стремительного спектакля, у Виднянского они становятся всего лишь необязательным проблеском во всеобщей тоске, которая не имеет начала и конца. У Чехова течение пьесы линейно, она начинается появлением надежды (Ириниными именинами), а обрывает ее гибель Тузенбаха, то есть крушение всех надежд. У Виднянского кажется, что эти четыре действия – только один виток спирали, гибель Тузенбаха не ставит точку, и когда мы покинем зрительный зал, мучения Прозоровых в этой дурной бесконечности уже выйдут на новый виток (один и тот же музыкальный мотив сопровождает весь спектакль).
Многонаселенный, пребывающий в постоянном движении мир – на сцене находятся все актеры, то действующие в массовке, то разбредающиеся на группки, – замирает только в финале, во время дуэли Тузенбаха и Соленого. Расфокусированное действие собирается в одну точку. Дуэлянты невыносимо долго целятся друг в друга, а потом между их пистолетами теснясь пристраиваются все остальные, кроме Натальи, конечно, персонажи. Коллективное самоубийство – Виднянский вычел из чеховских героев всю жажду жизни, которая в них, по Чехову, сочеталась, правда, с безволием и бездеятельностью. Жизнь сама себя глушит, исходно таит в себе неполноту, тоску, неосуществленность, но оборачивается жаждой перемен, так понимал Чехов. У Виднянского жизнь уже сама себя заглушила, заглушила героев (их голоса часто плохо слышны из-за музыки), и герои заглушают друг друга (все то же коллективное самоубийство – это ведь и массовое убийство тоже).. Это уже какой-то деперсонализированный мир, где Вершинина от Соленого отличаешь с трудом, где одних не слышно из-за других, потому что говорят все одновременно, где не знаешь куда смотреть, потому что последовательные у Чехова сцены часто совмещены во времени, а ключевые события и метафоры иногда просто задвинуты режиссером на задний план.
Кажется, что чеховскую пьесу, затертую театром до дыр, сейчас только так и можно смотреть – в штрихах, набросках, договаривая за героями не сказанные слова и додумывая упущенные нами самими сцены. Как ни странно, но единственный человек, на котором режиссер фокусирует наше внимание, которому он дает право на полноценное слово и подробное действие, – Наталья. И если в первых «Трех сестрах» МХТ Наталья не была ни в чем виновата (жизнь не складывалась сама по себе), если у Петра Фоменко она, более того, даже была оправдана как единственный твердо стоящий обеими ногами на земле человек, то у Виднянского она безусловный злой гений прозоровского дома. Стоит видеть, как после дуэли, оставшись одна, она смакует свои планы – вырубить наконец-то эту еловую аллею и посадить везде цветочки, цветочки, цветочки┘ В ней единственной осталась эта жажда перемен, и у нее единственной сложилась жизнь, правда, за счет других.
