Юлия Клейман В Тарту собрали зрителей и критиков одновременно два фестиваля под общим названием «Драама»: фестиваль эстонских спектаклей (по одному от каждого театра) и фестиваль современной драматургии прибалтийских стран. У фестивалей нет экспертного совета, поэтому программа была очень неровной: чем богаты, тем и рады. Дала себя знать и особенность восприятия эстонских зрителей (как редко критикам приходится об этом задумываться!), способных несколько часов кряду слушать потоки никак не прожитого актерами текста на самые разные темы.
Главным стал специальный гость – «Звуки тишины» латышского режиссера Алвиса Херманиса, уже побывавший в Москве спектакль без слов, целиком построенный на мелодиях П.Саймона и А.Гарфункеля. Цепь ярких фантазий на тему конца 60-х вызывала ностальгию даже у тех, кто знает об этом времени лишь по фильмам и родительским фотографиям. Режиссер одел четырнадцать красивых и пластичных актеров и актрис по кажущейся жутко нелепой моде того времени: ультра-мини, брюки-клеш, толстые оправы очков, невероятные шевелюры. Но парадоксальным образом их красоту это накладное уродство только подчеркнуло. Юные герои спектакля умели слышать звуки тишины: музыка звучала для них из книг, которые они прикладывали к ушам и трогательно передавали друг другу – так поэтически режиссер рассказывал о времени, которое теперь любят вспоминать, лишь как эпоху «когда и у стен были уши». Херманис увидел в поколении бунтарей прежде всего захлестывающую их энергию творчества, способную создать целый мир из чего угодно – хоть из стеклянной банки. От элегантной женской прически (стеклянная банка, на которую накручиваются волосы) до аппарата для курения травы (банка с молоком и с трубкой), от тренажера первых поцелуев (та же стеклянная банка) до художественных образов (цветные колготки, натянутые на банку, захватывают фотографа больше, чем расставшиеся с ними девушки – парафраз антониониевского «Блоу-Ап», снятого как раз в 1966). Не случайно в потоке черно-белых слайдов, которые смотрели герои, надолго застревало лицо молодой Мары Кимеле – знаменитого латышского режиссера и педагога, которую Херманис называет своим главным учителем в профессии – ее творческое становление началось именно тогда.
Рифмой «Звукам тишины» стал привезенный из Литвы спектакль «Декалог» (театр «Утопия», Вильнюс, режиссеры – А.Люга и Г.Варнас). Созданный на основе студенческих этюдов (театр «Утопия» вырос из вчерашнего актерского курса Г.Варнаса) спектакль продемонстрировал, что смысл и красота бытия могут скрываться там, где не только обычные слова ничего не значат, но и десять заповедей утратили свое значение. Бомж, собирающий вместе с племянницей бутылки и совершающий попытку ее изнасиловать; обкурившаяся шпана, избивающая бродягу; девушка – наркодилер. Истории людей, утративших ориентиры, разыгрывались молодыми актерами жестко и били наотмашь точно придуманными деталями: когда девушка-тусовщица заявляла своему бойфренду, что у нее появилась возможность включиться в бизнес по угону машин в Германии, он с укором отвечал ей, что ведь она же не знает немецкий!
Среди историй о насилии, лжи и воровстве как норме жизни, лейтмотивом была сцена «театра в театре» – комическая попытка некоего псевдо-Режиссера поставить сцену Меркуцио и Тибальда – «по Някрошюсу, нет, теперь по Брехту». Двое Актеров в черных трико снова и снова бегали по сцене, дрались, ходили на руках, завывали – все безуспешно: становилось очевидно, что героям «Декалога» Шекспир и вся остальная культура понятна и интересна не больше, чем бивни мамонта. Но тем пронзительней на этом фоне безликих – подвижных внешне и пустых внутренне – молодых людей, будто скользивших по темному планшету сцены, звучали истории двух маленьких девочек, словно видевших звезды где-то там, за задником с висящими тряпками и за авансценой с батареей стеклотары. Отвергнутая девочка из детдома (в исполнении тонкой, почти прозрачной белокурой актрисы) сворачивала шею и «хоронила» в картонной коробке свою куклу, чтобы та стала ее ангелом, а маленькая бомжиха в огромных мужских ботинках покупала на отложенные на щенка деньги конфеты и пыталась поймать на них удочкой ангела.
Впрочем, образные, стремившиеся не разъяснять, а высекать из слов и действий некий скрытый, не поверхностный смысл, спектакли были и в национальной эстонской программе (парадоксально, но они были оценены местной публикой значительно в меньшей степени, чем затянутые спектакли-рассуждения). Неожиданно «небо в алмазах» стало декорацией эстонского спектакля «Ехал пьяный на поезде» (театр Раквере, режиссер – Т.Сууман) – поэтическую интерпретацию получила поэма В.Ерофеева «Москва – Петушки». На фоне мерцающей звездами черноты немолодой актер с крупными чертами лица в элегантном сером костюме брел по засыпанному песком небольшому планшету сцены, сжимая руками заветный портфель и с почти религиозным волнением размышляя об ассортименте советских магазинов, и за его словами отчетливо проглядывало томление по чему-то очень важному.
В этом метафизическом – вне времени, вне географии – пространстве со скелетами деревьев, покрытыми паутиной, реальность ангелов не вызывала сомнений. Босые существа в черных пальто с прилепленными к ним перышками сочувственно следили за Веничкой, разговаривали с ним и перевоплощались в его собеседников. Ангелы ли, демоны ли, нежно благословляя распитие «столичной» и «кубанской», они погружали героя (тонкая, глубокая работа актера Эрика Рууса) в тот самый неведомый мир, который В.Пелевин когда-то назвал «Икстлан – Петушки».
Порадовал критиков и оставил почти равнодушными местную публику эстонский спектакль «Господин и госпожа Расчет» (театр «Угала», Вильянди). Нехитрая история студента, пытающегося продажей сковородок раздобыть денег для продолжения учебы, и лишенной личного счастья продавщицы, превратились в череду замечательных комических зарисовок. Чего стоит момент, когда, не зная, как успокоить подругу и одновременно ее младенца, продавщица одной рукой поглаживает голову женщины, а другой – купол коляски! Портретная галерея клиентов незадачливого коммивояжера и мужчин по объявлениям неудачливой невесты удивляла точностью актерских наблюдений и способностью каждого из актеров сыграть, лишь поменяв парики, абсолютно разных, гомерически смешных (тартуссцы, впрочем, почти не смеялись), персонажей. Несмотря на небольшую удаленность друг от друга, чувство юмора жителей городов Вильянди и Тарту оказалось совершенным разным.
