Любительский взгляд

Выставка «Музей всего», закончившая свою работу в Центре современной культуры «Гараж», продолжает свою жизнь в интернет-пространстве, имея там постоянную прописку. «Музей всего», показавшийся в Москве уже в пятый раз, в пятой версии, больше - социальный, чем художественный проект, так о ней говорит куратор, британец Джеймс Бретт.

В противовес чопорным мраморным залам с монотонными рядами шедевров, здесь все нарочито балаганно, плакатно, любительски непретенциозно и привлекательно. Дизайн проекта явно апеллирует к стилистике искусства первых революционных лет. Красно-белые вагончики, развешенная одежда, самодельные таблички с именами художников, все это напоминает скорее кочевой лагерь, сделавший очередную остановку на своем пути. Музей и вправду кочевой: год назад Джеймс Бретт вместе с командой «Гаража» путешествовал по городам России (Екатеринбург, Нижний-Новгород, Казань, Санкт-Петербург, Москва) в поисках неизвестных художников.

Непрофессионалов, однако, судило вполне профессиональное жюри из коллекционеров, историков искусства, кураторов и художников. Казалось бы, налицо стандартный набор любой выставки: куратор, музей, тысяча произведений искусства от более чем пятидесяти художников. «Разыскиваются неизвестные художники России», – гласила надпись на кочевом вагончике у входа в «Гараж». Однако, это не «минута славы» на известном телеканале, не поиск одаренных вундеркиндов из глубинки, а скорее интерес к другому взгляду на мир, признание права на его существование вне делений на наши - не наши, столь свойственное сегодняшним российским реалиям.

Учитель истории из Нижнего Новгорода, Виктор Куликов, вот уже несколько лет подряд каждый день рисуя одну и ту же аллею в парке, считает, что в месяце явно не тридцать, а все тридцать два дня. На предложение Бретта приехать на открытие выставки он , не задумываясь, ответил отказом: кто же тогда будет фиксировать природные изменения, происходящие каждые сутки? И вправду, бароны Мюнхаузены по-прежнему ходят по нашей земле.

Здесь же наряду с неизвестными авторами присутствуют (все же «Музей всего») уже вполне состоявшиеся и признанные самоучки - Александр Лобанов, Василий Романенков и Павел Леонов. Последнему, кстати, по праву отведен почетный центральный «алтарь». У Леонова все нарочито значимо: предстоящие фигуры, словно на парадных портретах восемнадцатого века; чистый открытый цвет, зрелища мира как праздника, явленного в своей единственности. Таким его воспринимает традиционное искусство древних эпох или ребенок, глазами которого советовал воспринимать окружающее Анри Матисс.

Работы Леонова отсылают к его предшественникам – «наивам» – художникам воскресного дня или «святого сердца», как их называли в конце XIX в. – начале XX в. во Франции и России. Именно тогда, на рубеже веков, они «обретаются» профессионалами авангарда, жаждущими энергии первоистоков. Так Кирилл и Илья Зданевичи находят тифлисского самородка Нико Пиросмани, и в 1915 году на выставке «Мишень» выставляют его работы наравне с Ларионовым, Гончаровой - работами, навеянными обаянием грузинского самородка.

В отсутствии жестких норм и очевидных правил, как верно отмечает один из членов жюри, «табу и запретов, что навязываются художественными институциями», нет и боязни заново изобрести велосипед, поэтому на зрителя «обрушивается целая история искусства, самозабвенно, без тени иронии исполненная карандашами и фломастерами».

И секрет здесь вовсе не в легком и безошибочном узнавании Матисса, Босха, Карла Брюллова или Пикассо. О сравнении с профессионалами здесь не идет речь, как и об эстетической безупречности представленных в проекте работ. Отсутствие необходимой профессионалам рефлексии, дистанции, способности взглянуть на собственное творчество извне, любителям простительно. Единая «искусствожизнь» и есть здесь необходимая, искомая первооснова.

Они говорят о том, чего давно избегает мейнстрим, ловко маскируясь иронией и заумью. Любовь и смерть, мечта и красота, страх и отчаяние в их пусть спорной, но абсолютно убедительной и всегда прямой речи, обескураживают и часто загоняют в тупик. Так Леонид Луговых, конструирует перпеттум мобиле; Александр Медведев-Петров – подробнейшим образом при помощи чернил воссоздает свой вариант устройства Вселенной; на коллажах Лианы Эль-Сафади счастливые, но нездешние люди; у московской художницы с французской фамилией Делоне огромные греческие и мойры плетут нить человеческой жизни. Доминирует все же живопись, это и понятно, ведь для российского сознания до сих пор не привычны объекты и инсталляции. Во французской же версии «Музея всего» последних, наоборот, гораздо больше.

Проект, однако, не создает идеальный мир вечного праздника - идиллии, вне политических и исторических реалий, как может показаться на первый взгляд. Они, правда, отсылают не к современной истории, а к уже укоренившимся российским архетипам.

Ярославский художник Михаил Калякин, изображая Ленина и Сталина, явно примеряет на себя их маску, сочиняя и подписывая от их имени указы. Есть здесь даже грустный Гитлер, который узнал, что проиграл войну. Куратор Джеймс Бретт, побывав со своим проектом в Великобритании, Франции и Италии замечает, что ни в одной стране мира нет столько работ на политическую тему, как в России.

Выставка затрагивает и неоднозначный психологический контекст «иного», не всегда психологически уравновешенного сознания. Художественный жест давно уже признан проявлением компенсаторной функцией нашего сознания, остро проявляющейся у аутсайдеров - людей со сложным психологическим опытом, граничащим с нестабильностью. На выставке Джеймса Бретта самый фактурный из таких маргиналов – Александр, глухонемой ярославский художник, большую часть жизни проживший в психиатрической клинике. Это трудная «зона» выставки включает работу нашей души: здесь и фобии, и страхи, и смерть, и отчаяние, и эрос.

Джеймс Бретт отказывается от многослойной запутанной терминологии. Видимо, поэтому и сам проект назван «Музеем всего». Название, правда, он позаимствовал у своего однофамильца художника-любителя Уильяма Бретта, который собирал свой «Музей всего» из ненужных предметов повседневного обихода.

В 1945 году французский художник Жан Дюбюффе назвал искусство маргиналов и душевнобольных «ар-брют», то есть сырым или грубым искусством, а американский критик Роджер Кардинал – для этого рода искусства подобрал свое название - искусство аутсайдеров. Наш российский исследователь Ксения Богемская предложила сдержанное понятие «искусство вне норм» . И если «творить – это выражать то, что есть в тебе», как писал Анри Матисс, то возможно ли четко определить границы творчества профессионала и художника-самоучки? «Музей всего», который в буквальном смысле уравнивает в правах всех, особенно важен в наших - российских реалиях, еще только осваивающих опыт признания и уважения «иного» в самых разных сферах.