Николай Жегин
Фото сайта Администрации Президента России
Театру – полвека! Огромный срок! Перебирая даты, так легко сегодня сбиться с пути. Начни – и пойдет «перечень взаимных болей, бед и обид». И пиши пропало – незаметно история художественных открытий превратится в историю раскола, уходов, предательств…
Мне тоже есть что вспомнить, я ведь тоже сидел в переполненном зале Щукинского училища… на спектакле «Добрый человек из Сезуана». Я смотрел и не верил глазам – так все это было ново, молодо, полно острых таинственных полунамеков. Особенно восхищали новизной брехтовские зонги. Постановка была непохожа ни на один из московских спектаклей, с которыми я был хорошо знаком как редактор новостей журнала «Театр». Стремительно взошедшая новая театральная звезда Зинаида Славина (пленительная Шен-Те, Шуи-Та) была признана всеми; отмечали, впрочем, и Водоноса – Золотухина. И вот об этом, об удивительном каскаде последовавших затем художественных открытий мне сегодня только и хочется вспоминать. Ведь не в расколе в конце концов, а именно здесь суть и чудо Таганки.
Разумеется, ничего, даже в намеке, антисоветского в пьесе Брехта не было и быть не могло, но вот самый дух вольности этого спектакля, несомненно, вырвавшийся из-под опеки, кое-кого ужасно раздражал. Между тем вся Москва уже говорила о студенческом спектакле в Щуке, Москва спешила на него попасть. Всех интересовал и его создатель – известный актер вахтанговского театра.
«Да неужели это тот самый Юрий Любимов? – спрашивал я себя. – Тот, кого лет семь до того я встречал в Коктебеле на даче Александра Габричевского?» Любимов и Целиковская (звезда советского экрана), ослепительная пара советской театральной элиты, всем своим видом излучала праздник и благополучие. В те советские времена знаменитости, прибывавшие в модный дом отдыха Литфонда (ныне запущенный), считали непременным долгом посетить две точки: Дом Габричевского и Дом Волошина, куда в недавние времена направлял указатель «Будинок Волошина».
А вскоре Москву облетела весть, что Любимов и его команда получают Театр драмы и комедии, имевший тогда прочную репутацию театра второго сорта.
«Десять дней, которые потрясли мир» – один из первых спектаклей нового театра при всей его шумной революционности как «по форме», так и «по содержанию», при всей карнавальности, плакатности и молодой энергии, был, в сущности, вполне советским спектаклем. Виктор Шкловский писал: «Лицо Ленина дается в световой проекции с двух сторон зала. Текст читает М. Штраух, превосходно знающий голос Ленина. Соединение отдельных эпизодов, сыгранных актерами, с обобщающей речью Ленина дает совершенно иную историческую глубину всему представлению».
Кто и сегодня не вспоминает с теплом и ностальгией о «наших» революционных матросах, встречавших зрителей у входа, отрывавших контрольки билетов и нанизывавших их на штыки, что было так обаятельно и знакомо? Мы еще верили в «залп Авроры», хотя уже звенели гитары: песни Булата Окуджавы овладевали миром. Должно было случиться немало горьких, остужающих событий, должен был закрутиться смерч августа 1968 года, чтобы Театр на Таганке навсегда забыл про ликующую романтику матросских бескозырок. И на смену революционной правде пришла историческая правда – правда Пушкина.
И я стоял в 1982-м перед старым зданием Таганки. Шумела толпа в надежде прорваться через плотный кордон у входа в театр. Знали: сегодня прогон «Бориса Годунова», знали, что спектакль будет принимать (и скорее всего не примет – такие наступили времена) комиссия. И хотя театр находился в подчинении городского Управления культуры, решать его судьбу прибыл сам заместитель министра культуры СССР, и это ничего хорошего театру не сулило. В театр уже подтягивались и другие силы – поэты, композиторы, критики: мощная (но практически беспомощная) когорта друзей. Отстаивать и защищать свой театр стало к тому времени правилом.
Не буду сейчас, спустя 32 года, освежать в памяти тот театральный ураган, тот залп из всех видов театрального оружия – спектакль и до меня не раз вспоминали во всех деталях. Скажу лишь, что, придя домой, я часа полтора все говорил и говорил в кассетник, стараясь сохранить впечатления для истории. Ведь сомнений не было – спектакль зарежут на корню. Такого у нас не прощают, хотя ни слова, ни запятой не было исправлено в тексте. В том-то и дело! Звучал чистый, классический, филологически безупречный пушкинский текст, а временами казалось, мы слышим текст политической прокламации. И в массовых сценах мелькали костюмы иных времен, а Пимен Трофимова – несомненный зек – писал свое последнее сказанье для нас, еще не успевших забыть про «Один день Ивана Денисовича». Это было гениальное по художественной выразительности и силе высказывание!
Это было творение двух истинных великанов творческой мысли – Юрия Любимова и Давида Боровского. И говорить сегодня о Таганке в ее 50-летней ретроспективе, значит говорить прежде всего о них – авторах непрестанных творческих озарений на протяжении нескольких лет. Помню, о «Гамлете» известный венгерский критик написал: «Герой спектакля – занавес!» Об этом занавесе Боровского писали тогда едва ли не столько же, сколько о Высоцком – легендарном, незабываемом, ставшем близким и родным целому поколению зрителей Таганки.
«Бориса Годунова» закрыли. А вскоре некто Черненко (кто-нибудь, кроме историков, сегодня вспоминает эту фамилию?), державший в руках всю страну, подписал указ о лишении создателя Таганки советского гражданства. Изгнали. Вычеркнули.
Да… Было за что благодарить Любимову кремлевских старцев! В Будапеште в пору его вынужденной эмиграции и, кстати, европейской славы как режиссера, я видел его «Трехгрошовую оперу»; смотреть спектакль съезжалось пол-Европы.
1989-й. Восстанавливался после семи лет молчания «Годунов». Мы всей редакцией хлынули на его репетиции. И вот тут меня ожидало еще одно открытие. Замечания, которые то и дело неслись из темноты зрительного зала, поражали ученической простотой. Автор грандиозных замыслов сейчас требовал от актеров какой-то ученической простоты и правды, настаивал на правильности ударений, требовал нести мысль, тем самым возвращая актеров после семилетней паузы к глубине пушкинской мысли. Помню, я подумал: нет, не случайно Любимов два года ходил на семинары мхатовца Михаила Николаевича Кедрова, эстетику спектакля которого он всю жизнь опровергал.
Увы, спектакль многое потерял за эти годы, становилось ясно, что время его ушло от прежних потрясений не осталось и следа. Любимовский протест, его дерзкий отважный крик словно оказался не нужен. В зале сидели другие люди.
Да, за полвека в жизни театра случалось всякое, в чем сейчас подробно разбираются газеты и Интернет. А меня не покидает мысль: какое же полное собрание сочинений оставила нам Таганка! Начинаешь перебирать в памяти, и кружится голова – «Галилей», «Мастер и Маргарита», «Живой», «Антимиры»… Каждый актер Таганки – Имя! Сколько бы ни кричали о режиссерской властной руке Любимова, он собрал уникальную труппу актеров редких дарований! Но все-таки они по-настоящему блистали, лишь одухотворенные его творческой мыслью и напором его неиссякаемого вдохновения. Увы – ничего не оставляет театр, кроме воспоминаний… Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!
