Алла Шевелёва
Уилсон умеет окружить актера экзотическим антуражем.
Фото с сайта www.crtmilano.it
За свою жизнь Михаил Барышников получал около 15 предложений исполнить роль великого танцовщика и хореографа Вацлава Нижинского. Самое заманчивое поступило от Ингмара Бергмана в 1970-х, но, увы, проект не состоялся.
В этом году артист наконец «сдался» роли, преследовавшей его долгие годы, и сыграл Нижинского в спектакле «Письмо человеку» Роберта Уилсона. В сентябре в рамках 2-Монди-фестиваля постановку можно было увидеть на сцене миланского Teatro dell'Arte, а с 20 сентября спектакль отправился в мировое турне – в Мадрид, Монте-Карло, Париж, Нью-Йорк и Лос-Анджелес.
«Письмо человеку» – третья совместная работа Барышникова и Уилсона. В 2007 году по приглашению режиссера знаменитый танцовщик украсил галерею «Оживших портретов», перевоплотившись в Святого Себастьяна, а в 2013-м вместе с Уилсоном и Уиллем Дефо познакомил американскую публику со «Старухой» Даниила Хармса.
В новом проекте артист и режиссер подступились к сложнейшему и загадочному произведению – дневникам Нижинского, написанным великим танцовщиком в сумасшедшем доме.
Эта книга, созданная гениальным человеком, пусть находящимся в нездравом уме, скрупулезно фиксирует поток сознания ее автора – отстраненный самоанализ, откровенное самобичевание в духе героев Достоевского, размышления о даре, взаимоотношениях с Богом и неизменный диалог с Дягилевым.
Уилсон использует наиболее сильные фрагменты текста как векторы, задающие направление сценическому действию. При этом режиссер остается верен своей эстетике, поэтому визуальный ряд спектакля и пластический рисунок Барышникова существуют параллельно произносимому тексту.
Почти пустой планшет сцены, меняющий цвета задник и узкая прорезь двери, в которой появляется герой с выбеленным лицом. Он гримасничает, зависает в воздухе и, конечно же, танцует.
Смешной и страшный клоун в смокинге, чуть-чуть Чарли Чаплин, чуть-чуть Фред Астер. Этот Нижинский далек от того «бога танца» и «царя воздуха», которым запомнили его современники. Барышников и Уилсон рассказывают историю немолодого безумца, живущего в мире грез. И зритель физически ощущает тот морок, в котором находится его сознание.
В сценических метафорах, кажущихся случайными, соблюдена предельная точность. Вот Нижинский сидит на стуле и пристально всматривается в зал – а ведь именно так выглядела мизансцена последнего спектакля уже обезумевшего артиста в швейцарском отеле «Сювретт-хаус», когда он заставил нервничать публику и полчаса неподвижно смотрел на нее.
Или Нижинский–Барышников кружит по сцене, опаленный огнем, словно в агонии, – и сразу вспоминается старший брат танцовщика слабоумный Станислав, который сгорел заживо незадолго до того, как помешался Вацлав.
«Письмо человеку» – спектакль страшный, задевающий за живое, трагичный. При этом исполнитель главной роли всегда «застегнут на все пуговицы». Холодная и отстраненная манера игры, в которой существует Барышников, «компенсируется» его виртуозной пластикой и выразительностью. Его движения настолько безупречны, что в них вопреки законам природы совершенно не прочитывается возраст исполнителя.
Так, одну из самых пронзительных сцен он играет почти неподвижно, повернувшись спиной к зрителю. Нижинский стоит на шатающейся доске и тянет руку к льющемуся из окна свету. Фоном звучит признание танцовщика, что он готов терпеть свое безумие до конца дней, потому что этого хочет Бог. И в этой мизансцене, которую любой другой актер мог бы превратить в банальность, Барышникову удается прожить жизнь гениального танцовщика, способного и в безумии проявить невероятную внутреннюю силу. Известно, что когда Дягилев решил исцелить Нижинского работой и предложил ему участие в «Русских сезонах», тот резонно ответил: «Я не могу танцевать, я сумасшедший».
Конечно, спектакль Уилсона обретает дополнительные смыслы благодаря тому, что роль одного выдающегося балетного артиста играет другой. Невольно круг тем, затронутых в работе, проецируется на судьбу самого Барышникова.
Казалось бы, что может быть общего у таких разных артистов? У знаменитого русского танцовщика, потерявшего родину, лишившегося возможности выступать в 29 лет из-за внезапно настигшего его безумия, и у его успешного коллеги, сознательно покинувшего родную страну и сделавшего немыслимую карьеру за границей? Ответом на этот вопрос становится метафоричная сцена из «Письма человеку»: легкий как перышко герой кружится по сцене. Он настолько увлечен танцем, что не замечает, как рабочие разбирают декорации и уносят реквизит. Нижинский-Барышников продолжает движение, не обращая никакого внимания на то, что спектакль неминуемо подходит к концу.
Милан–Москва
