Наталия Сурнина
Фото предоставлено пресс-службой проекта
27 мая в Большом зале Московской консерватории пройдет концерт русско-американской музыки «Над барьерами». Его программа объединит композиторов и исполнителей, чье творчество связано с обеими сторонами Атлантики. В концерте примут участие Юрий Башмет, Игорь Бутман, Екатерина Асташова, Вадим Холоденко (Украина-США), Юра Ли (Корея-США) и Государственный симфонический оркестр «Новая Россия», за дирижерский пульт встанет Джон Аксельрод (США). Художественный руководитель проекта композитор Игорь Райхельсон рассказал музыкальному критику Наталии Сурниной о новой программе, искренности русских слушателей и судьбе кроссовера в России.
– В Москве столько фестивалей и разных событий. Что особенного вы хотите предложить московским слушателям? И насколько важна для вас тема концерта в ситуации сложных российско-американских отношений?
– Мы хотим представить что-то, что заинтересует публику. Это непросто, и мы не претендуем на статус невероятного события, но хотим придать особую краску московской музыкальной жизни. Наша идея — не политическая, мы только потом заметили, что история композиторов, которые жили, работали или продолжают работать по обе стороны Атлантики сегодня приобретает иное звучание. Я сам родился здесь, прожил основную часть жизни в США, потом вернулся. Моя личная история — соединение стилей, кроссовер, она проходит через все мое творчество.
– Какие важные опыты вы приобрели, перемещаясь между двумя странами?
– Переезд все переживают по-разному: я переживал тяжело — хоть и прожил там 35 лет, душой остался здесь. Поэтому я с радостью вернулся, несмотря на то, что полностью там адаптировался. Переезд — это большие переживания, большой эмоциональный накал, что находит выход и в творчестве. Если говорить о музыкальном опыте, это, безусловно, возможность ощутить и впитать в себя американскую культуру. Здесь мы все детство слушали классическую музыку, русскую, немецкую, но мне всегда был очень интересен джаз, и в Нью-Йорке, где я жил, он представлен богато, как нигде. Абсорбирование джазового восприятия, попытка соединить его с классикой и представить как нечто единое — вот идея, определившая мой язык.
– Прожив 35 лет в Штатах, вы вернулись совсем в иную ситуацию.
– Я в другую страну вернулся. Но я часто приезжал в гости в 90-е, видел, как все это развивается. Сегодня Москва — это одна из важных столиц, где жизнь протекает по европейским стандартам, где есть все: огромное количество галерей, концертов. Она мало отличается от того мира.
– А публика отличается?
– Мне кажется, русские люди искреннее относятся к искусству. В Нью-Йорке посещение концертов — социальная необходимость. Я утрирую, но если взять общий тренд, то здесь люди ходят на концерт, потому что для них это отдушина, они более эмоционально воспринимают искусство. Вся жизнь здесь мне кажется более искренней, чем там.
 |
| Фото предоставлено пресс-службой проекта |
– Кто вас познакомил с джазом?
– Я жил в Ленинграде, и когда поступал в училище имени Римского-Корсакова при консерватории, там как раз открылось джазовое отделение. Я пошел на классическое отделение и, ничего о нем не зная, на джазовое. У меня, конечно, была предрасположенность: абсолютный слух, я всегда играл без нот. Но джаз — это не просто играть по слуху, это свой язык, ему надо учиться. Заниматься джазом мне страшно нравилось, кроме того, это еще одна профессия, которая давала больше шансов выжить.
– Как изменился джаз в России за годы вашего здесь отсутствия?
– Невероятно! Надо отдать должное моему другу Игорю Бутману, который делает сумасшедшую работу по привлечению сюда выдающихся музыкантов, здесь можно послушать всех, кто играет в Нью-Йорке. Он сам выучился в там, играет как американцы и, безусловно, благодаря его энергии уровень джаза сегодня в России сильно вырос.
– Он играл в джаз-квартете «Восходящие звезды», который вы создали в студенческие годы?
– Да, я его пригласил в квартет и он очень быстро стал лидером. Мы много играли по клубам, ездили по всей России.
– На кого вы ориентировались? Где брали ноты?
– Все снимали с записей. Самое интересное, что ориентировались тогда на тех же, на кого и сейчас — Чик Кориа, Херби Хенкок, Кит Джаретт, Чарльз Паркер, Джон Колтрейн — все великие законодатели джаза.
– Отъезд в Америку изменил ваши пристрастия в области джаза?
– Да, я с возрастом все больше ухожу в классику. В Америке я активнее начал заниматься классическим роялем, и сейчас отдаю себе отчет, что охотнее пишу академическую музыку, потому что она дает мне больший масштаб самовыражения, чем джаз. Классическая музыка более глубинная, она задевает больше разных фибр и сенсоров, и это не только мое мнение.
– Вы постоянно сотрудничаете с Юрием Башметом, Игорем Бутманом, Борисом Березовским, Александром Князевым — большие имена. Как сложился этот круг?
– С Бутманом мы вместе росли и учились, вместе начинали играть джаз — мы дружим с 15 лет. Башмет — человек крайне интересующийся всеми проявлениями в музыке, в том числе кроссовером, он играет с Арбениной, на «Новой Волне» с Крутым… Понятно, что это не главное направление его деятельности, но он всеядный, любит джаз, в свое время играл все песни Битлз на гитаре — но, конечно, он великий классический музыкант. Для Башмета и Бутмана была написана «Джазовая сюита», которую они играли на нашем концерте в прошлом году. После Сюиты появилось много других сочинений, посвященных Башмету и солистам Москвы, много записано, опубликовано. Потом последовала встреча с Александров Князевым, новые встречи, фестивали — как снежный ком.
– С этой «Сюиты» началась ваша жизнь, как композитора, верно?
– Да, я по образованию пианист. Я не очень верю в композиторское образование и всегда об это говорю. Самообразование важно, но научить кого-то писать стихи или музыку невозможно.
– А как же мастерство?
– Вы считаете, что Моцарт много учился?
– Достаточно.
– Это потом. У него изначально был талант. Мне же абсурдной кажется сама идея: я иду на композиторское отделение. Учеба полезна, если тебе есть что сказать, ты можешь написать мелодию, построить композицию, но чувствуешь, что тебе чего-то не хватает. Мне не хватало навыков оркестровки, и я пошел в Джульярдскую школу, накупил кучу книг, начал слушать, как это делают другие композиторы. Это нужно. Но прийти в консерваторию и сказать: я буду композитором... А так часто бывает. Мне кажется, изначально должен быть талант, а остальному мы всю жизнь учимся.
– А если бы не случилось той встречи с Башметом, вы бы продолжали не писать?
– Возможно. Я верю в случай. Может эта встреча была написана на облаках. Я попробовал и получилось, а ведь могло и не получиться.
– Да, и не каждый современный композитор может похвастаться тем, что его исполняют такие музыканты. Как думаете, чем им нравится ваша музыка?
– Лучше у них спросить, но у меня есть идеи. Во-первых, мне повезло, что возникла дружба с Юрием Абрамовичем, для него был написал ряд произведений, я начал издаваться, записываться, по «Орфею» мои сочинения все время крутят… Сложился некий имидж: Башмет играет, всем нравится, все просят послушать, а потом и написать для них что-то новенькое — так это работает. У меня музыка тональная, она до какой-то степени старомодная, она против авангарда, в ней всегда есть джазовый налет. Моя музыка базируется на мелодиях и потому она для человеческого сердца ближе той музыки, которую сегодня пишет большая часть композиторов, которая базируется на математике, на умозрительных построениях — она не идет от сердца.
– Но в одном из интервью вы сказали, что вам близка музыка Губайдулина, а она очень математическая.
– Она не пустая. Да, я так не слышу и никогда не напишу, но когда слушаешь ее музыку, она оказывает на тебя эффект. Не могу сказать, что тебе хорошо и приятно ее слушать, но я на нее реагирую эмоционально. Она сложна для восприятия, не всем понятна, но это событийная музыка, она на тебя влияет.
– А как в России обстоит дело с кроссовером?
– Когда я начинал в конце 90-х – начале 2000-х, мне казалось, я делаю что-то новое. Но сегодня в этом новизны уже нет, все пытаются что-то придумать, делают оперы в новых современных прочтениях, балет соединяют с поэзией, «Солисты Москвы» играют Шуберта, а Хабенский читает «Калигулу», даже Курентзис, который прыгает по сцене – это кроссовер. Художники, артисты ищут новые пути самовыражения. Почему? Новый язык — это еще и способ привлечь публику. Вот вопрос, с которого мы начали: «А что вы можете предложить? Тут у нас всего полно».
– Есть ли у вас амбиции глобально продвигать это направление в России?
– Нет, мне просто интересно заниматься этим, я хочу продолжать писать и делать свой фестиваль. Амбиций стать каким-то известным и влиятельным человеком – нет, вот клянусь. Мне гораздо важнее написать что-то стоящее.
– И встретиться на сцене с друзьями, вместе поиграть?
– Конечно, жизнь и состоится из таких прекрасных моментов.
– Среди композиторов, чья музыка будет звучать 27 мая, самое неизвестное имя – Николай Левиновский.
– Он — знаменитый создатель группы «Аллегро», которая в советское время играла современный джаз и очень котировалась. Левиновский невероятно талантливый человек, главный аранжировщик Бутмана, сам пишет музыку. 27 мая прозвучит его прочтение «Кармен» Бизе. Кайф в том, что классической скрипачке аккомпанирует биг-бенд, интересная комбинация инструментов. Это не премьера, сочинение игралось много раз, концептуального тут мало, такая развлекательная история для финала. Услышать мелодии, которые ты знаешь – приятная штука.
– Альтистка Юра Ли будет исполнять ваш альтовый концерт, который принес ей победу на конкурсе Башмета. Каким образом он попал ей в руки?
– Он был в программе III тура конкурса в числе других концертов. Она выбрала его, дошла до финала и выиграла. Юра Ли — концертирующая скрипачка и альтистка, которая живет в Америке и поэтому отлично вписывается в идею фестиваля. Пианист Вадим Холоденко теперь тоже связан с Америкой, он выиграл конкурс Клиберна. С ним я много сотрудничал. Я должен был записывать свой фортепианный концерт, но сильно заболел и попросил найти замену. До записи оставалось около двух недель, но Вадим согласился и первым записал этот концерт. А я на той записи познакомился с моей будущей женой. Потом Вадим неоднократно играл этот концерт, несколько раз заменял Березовского в разных странах, и мы подружились.
– Холоденко, как и многие талантливые российские музыканты, предпочитают делать карьеру за рубежом. Там лучше?
– Наверное, это экономически выгодно, если ты чего-то стоишь. Но сейчас уже появляются люди, как я, которые хотят вернуться. Вот Березовский, который жил в Англии и в Бельгии, затем вернулся сюда и не хочет уезжать. Пианист с огромной карьерой, он играет по всему миру (больше там, чем здесь), но живет в России. Но музыкантам среднего уровня, оркестрантам, легче и проще найти работу, наверное, там. Средний прожиточный уровень в Америке выше.
– А как вы относитесь к ситуации, сложившейся в отношениях России и Америки?
– Все, что происходит между нашими странами, чудовищно. Я много чем разочарован здесь, но от того, что делается сейчас там, я лично в ужасе. Я считаю, это хуже, чем холодная война, потому что ситуация менее предсказуема, а тогда правила игры были более понятны.
– Ваш концерт подходит при поддержке посольства США. Охотно ли помогают таким проектам?
– Охотно. У меня были опасения, но в посольстве ответили, что политика политикой, а культура культурой. Это единственное, что на данный момент нас связывает. Мы ситуации помочь не можем, но можем делать совместные проекты, как-то что-то соединять, показывать здесь, что и в Америке были хорошие композиторы. Соединять два мира, которые сегодня плохо соединимы — это нам всем в плюс.
– Ожидаете ли вы на концерте присутствие официальных лиц?
– Нет, мы себя иначе позиционируем, у нас, прежде всего, концерт, на который придут слушатели, которым может быть нравится моя музыка и точно нравится музыка Рахманинова и Бернстайна. Наша задача номер один – просто сделать хороший концерт, чтобы люди получили удовольствие.
