Ноа Гелбер: "Чтобы описать философию Форсайта, мне бы потребовалось 12 томов"

Фото из архива Ноа Гелбера

Хореографа Ноа Гелбера в России хорошо знают: он не только переносил балеты Уильяма Форсайта, одного из живых классиков балетного авангарда, в труппы Мариинского, Большого, Екатеринбургского и Пермского театров, но и создал два собственных спектакля для Мариинки. Под занавес сезона он поставил для труппы Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко «Вторую деталь» (The Second Detail), которая стала частью вечера одноактных балетов наряду с «Сюитой в белом» Сержа Лифаря и «Маленькой смертью» Иржи Килиана.

Ноа восемь лет танцевал в труппе Форсайта, в балете «Вторая деталь» исполнял четыре из шести мужских партий. Он невероятно скрупулезен в работе, и, кажется, знает все о том, как заставить тела танцовщиков с академической выучкой подчиниться сложному языку хореографии Форсайта. Философ, интеллектуал, перфекционист – в общем, каким и должен быть истинный последователь Форсайта – он прекрасно говорит по-русски, но продолжает носить с собой таблицы слов и правил русского языка.

– В одной заметке я прочла, что русскому языку вас научил дедушка. Это правда?

– Мой дед родился недалеко от Киева, но он умер еще до моего рождения, я никогда его не видел. А русский выучил благодаря работе в России, сначала в Мариинском театре, потом в Екатеринбурге, в Перми, в Большом театре.

– Все не случайно удивляются вашему чистому произношению и правильному построению фраз.

– Я тоже удивляюсь, когда такое слышу (смеется). Я волнуюсь каждый раз, когда открываю рот, чтобы сказать что-то на русском. Но я действительно очень серьезно его учил и рад, что в России, особенно здесь, в театре Станиславского, у меня прекрасный переводчик, который помогает мне совершенствовать язык и обогащать словарь. Я очень хочу его выучить, русский язык – моя страсть.

– Серьезно? Почему?

– Думаю, у меня русская душа. Я это осознал, когда впервые приехал работать в Россию. Здесь я смог лучше узнать самого себя, что-то внутри меня щелкнуло, изменилось. Чем больше я читаю русскую литературу, тем лучше понимаю какие закоулки собственной души. Поэтому я так хочу добраться до самой сути, глубже изучить русский язык и русскую культуру. Моя мечта – читать русских писателей в оригинале.

– Поэтому вы так часто работаете в России?

– Я работаю по всему миру: месяц в Испании, месяц во Франции, Германии, Италии, США – все вперемешку. Но я счастлив каждый раз, когда меня приглашают в Россию и надеюсь приехать еще.

– Что, на ваш взгляд, отличает русских танцовщиков?

– Меня всегда привлекала в русских танцовщиках та страстность, с которой они отдаются тому, что делают. Может, такова русская душа, готовая умереть за свое дело? Не могу сказать, что в других странах танцовщики выкладываются меньше, но в России это ощущается как-то иначе.

– Не мешает ли эта страстность исполнению хореографии Форсайта?

– Напротив, помогает. Нужно только найти для нее правильный выход, дать танцовщикам возможность выплеснуть энергию и пережить нечто новое. Я не раз сталкивался с мнением, что хореография Форсайта неэмоциональна, что это мертвое, механически работающее тело, не связанное с нашим внутренним состоянием. Это абсолютно неверно. Да, это более конструктивный способ выражения, но в нем присутствуют все те же страсти, эмоции, любовь к танцу, просто они должны быть направлены в иное русло. Да, это не нарратив. Но часто танцовщики в балетах Форсайта находят свою собственную историю.

– Вы родились в Америке, учились в школе Американского балета, в 17 лет переехали в Европу, много танцевали Баланчина, а потом Форсайт пригласил вас в свою труппу. Хорошо ли вы знали его хореографический язык?

– Я видел несколько его балетов, видел в записи, как он работает. У меня были свои представления о его личности и методах, но они оказались не совсем верными. Когда я пришел во Франкфуртский балет, два года продолжался интенсивный период обучения и адаптации – теперь тот же процесс под моим руководством проходят другие танцовщики. Это не только физический, но и эмоциональный процесс, он требует пересмотра взглядов на то, что правильно, а что нет, что можно, и что нельзя. Вопреки тому, что говорили нам учителя и что запрещали, нужно осознать, что не существует границ. Пробуй всё, делай всё, и старайся обнаружить ограничения свое личности, своих мыслительных процессов. Это большой эмоциональный опыт.

– Вам понадобилось два года, чтоб интегрироваться в труппу Форсайта. Но танцовщикам в других компаниях приходится осваивать ее в гораздо более короткий срок.

– Балеты, которые мы переносим в другие театры, например, In the Middle, Somewhat Elevated в Мариинском театре, Herman Schmerman в Большом или The Second Detail здесь, наиболее доступны, не так сложны, как, например, workwithinwork или Eidos: Telos. Есть балеты более традиционные, которые вполне возможно отрепетировать за пару недель, но, конечно, даже во Франкфуртском балете репертуарные спектакли с каждым годом набирают качество, их понимание танцовщиками становится со временем все более глубоким. И сам Форсайт ждет от нас чего-то нового, каждый раз усложняя нашу картину представлений о том или ином спектакле.

Если те, кто придет на премьеру The Second Detail в театр Станиславского сейчас, через некоторое время посмотрят его снова, они увидят уже другой спектакль. Труппа будет постепенно адаптироваться, становиться более уверенной; это балет, предполагающий внутренний рост. Я здесь, чтобы запустить этот процесс, но, может быть, приеду и в следующем году, чтобы поработать уже на новом этапе.

– Что для вас имеет решающее значение, когда вы отбираете танцовщиков для постановки?

– Я стараюсь быть беспристрастным и смотрю не только на то, красиво ли тело, лицо, насколько высоки танцовщики, насколько совершенны их пропорции. Судить исключительно по внешности – это как выбирать книгу по обложке. Нет, мне нужно увидеть большее: я оцениваю чистоту движений, умение координировать свое тело и верно понимать поставленные задачи. Не только следить за тем, как работают ноги и руки, а способность охватить всю картину, одновременно чувствовать все тело. Эта согласованность очень важна для меня. Лично я всегда ищу осмысленность движений, умных, думающих танцовщиков, у которых есть свои идеи. Внешние данные – это красиво, на красивое тело приятно смотреть. Но, в конечном счете, не это делает танцовщика.

– Литературные тексты Форсайта написаны сложным университетским языком. А как он говорит на репетициях?

– Он и на репетициях использует университетскую лексику. Во Франкфуртском балете замечательно то, что ты там находишься в среде, где каждый человек – эксперт. Да, всегда есть начинающие, но у многих танцовщиков университетское образование, кто-то изучал музыку, кто-то архитектуру, философию или лингвистику. Форсайту всегда были интересны наши собственные мысли, как мы понимаем соотношение движения с языком, мыслительного процесса – со строением тела. На занятиях мы изучали и обсуждали множество вещей – от строения костей до архитектуры и кинематографа. Это философское отношение к танцу.

Фото Влады Мишиной

– Если бы вас попросили описать философию Форсайта в нескольких словах, что бы вы сказали?

– Это невозможно.

– Сколько слов бы вам понадобилось?

– Мне лично? Томов двенадцать. У меня вербальное мышление, и я не верю, что в трех словах можно объяснить сложные понятия. Если уж меня спрашивают, я хочу дать исчерпывающий ответ, хочу быть понятым моим собеседником, передать ему мое восприятие реальности. Если бы мне на самом деле пришлось писать об опыте работы с Форсайтом, изложить его философию, туда понадобилось бы включить примеры, рассказы… – это была бы большая работа.

– Но публика, которая придет на спектакль, не имеет возможности изучить не то что двенадцать томов – не все даже программку читают.

– Но они и не задают таких вопросов. Я бы посоветовал не приходить на спектакль c предвзятым представлением о хореографии Форсайта. Однажды в Амстердаме женщина спросила меня, что я делаю в городе. Я ответил, что ставлю балет Форсайта. «О, я знаю все о балетах Форсайта: black point shoes and high legs /черные пуанты и высоко задранные ноги/» – образовалась она. И я сразу понял, что она видела только один балет Форсайта, «Limb’s Theorem».

Так что приходите с открытым сердцем, позвольте себе пережить этот опыт. Результат переживания для каждого будет свой: возможно, кого-то увиденное повергнет в ужас, кто-то сразу полюбит спектакль, у кого-то возникнет потребность пересмотреть его, думать, задаваться вопросами, обсуждать – любая реакция хороша. Потому что если есть реакция, значит вы стали соучастником – а это главное. Поэтому просто приходите и наслаждайтесь танцем и созерцанием выразительности тела.

– Насколько важна для хореографии Форсайта фактура танцовщика? На открытой репетиции иногда складывалось впечатление, что танцовщики с фактурой принца не всегда органичны, классические элементы в их исполнении выбивались своей академичностью: читалось – вот тут Форсайт, а вот тут принц.

– Разве это плохо? Форсайт очень любит классический балет. Я люблю классический балет, я учился классическому балету и был классическим танцовщиком. Не надо думать, что Форсайт ушел от классики так далеко, как это принято представлять. Мне смешно читать, когда высоколобые критики пишут, что Форсайт разрушил классический балет. Он просто сделал его интереснее.

Если у танцовщика тело принца – великолепно! Давайте работать с этим и посмотрим, как далеко можно зайти. Бывают особые дни, когда танцовщики совершают прорыв и выходят за границы, которые прежде не осмеливались переступить. Тогда они освобождаются. Я люблю в такие моменты спрашивать, что они чувствуют, и мне обычно отвечают: о, так намного легче, не нужно держать себя в напряжении! И внезапно они становятся более раскрепощенными, способными выражать более широкий спектр эмоций… Они по-прежнему прекрасно выглядят, имеют тело принца, Одетты или Одиллии, крутят больше пируэтов, прыгают выше и говорят: это так легко, что, кажется, будто я ничего не делаю.

– Вы ставили в России и собственные балеты: «Шинель» и «Золотой век» на музыку Шостаковича в Мариинском театре. Тогда все критики в один голос написали, что наши хореографы смотрят на Запад, а вы, птенец гнезда Форсайта, поставили сюжетный спектакль.

– По правде говоря, меня как хореографа больше привлекают истории. Да, я был танцовщиком Форсайта, а до того классическим танцовщиком, хорошо знаю танец модерн, но я мыслю балет как нарративное искусство. Все балетные либретто, над которыми я работал – сюжетные, и тут нет ничего необычного.

Мне много раз предлагали ставить короткие абстрактные балеты, но меня мало вдохновляет перспектива постановки ради постановки. Я люблю хореографию, люблю работать с танцовщиками, но меня цепляют именно истории. Я разрабатываю свои балеты как кинофильмы.

– Поэтому для «Шинели» вы выбрали киномузыку Шостаковича? И откуда вы ее знаете?

– На Западе все знают его балетные сюиты. Может, не каждый сходу ответит, что это Шостакович, но, пожалуй, любой танцовщик знает эти мелодии – концертмейстеры в балетном классе постоянно их играют.

– Ваша «Шинель» имела большой успех и получила «Золотую маску». А вот «Золотой век» вызвал скорее отрицательные отклики. Почему вы решили поставить этот балет, за который и российские хореографы не хотят браться?

– Скажу честно, многое в этой работе с самого начала пошло не так. Музыка была мне навязана, я не имел права делать сокращения и перестановки. Мне сразу сказали: не важно, что будет на сцене, главное – музыка. Только ради нее, собственно, и был задуман спектакль.

– Дирижировал Гергиев?

– Нет, Сохиев, но идея была Гергиева. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что должен был сразу сказать «нет». Но я так люблю Мариинский театр, мне очень хотелось помочь. Тот случай многому меня научил, я получил важный опыт, который не хотелось бы повторить. Нельзя работать в таких условиях, когда тебе диктуют, как и с кем работать, как поступать с музыкой – ведь в итоге во всех неудачах винили меня, я нес ответственность за чужие решения.

– Когда читаешь вашу биографию, складывается впечатление, что вы идеальный человек команды Форсайта. Но так ли все идеально, или вы бываете в чем-то не согласны с ним?

– За время работы во Франкфуртском балете я много узнал о самом себе. Форсайт заставил меня лучше понять разные аспекты моей личности, пересмотреть взгляды на мир. Я чувствую, что стал лучше: более образованным, открытым, гибким, разносторонним. То, что Форсайт доверяет мне постановку своих балетов – большая честь для меня, и я отношусь к этому очень серьезно. Счастье, когда я вижу, что могу быть полезен и передать танцовщикам хотя бы часть моего опыта, когда в них просыпается желание не довольствоваться тем, чем есть, а каждый день хотя бы на чуть-чуть продвигаться вперед: прочесть новую книгу, посмотреть фильм, попробовать что-то новое.

– The Second Detail поставлена на музыку Тома Виллемса, постоянного соавтора Форсайта, вместе с которым они сочинили около шестидесяти балетов.

– Но Форсайт ставит не только на его музыку. Это человек, который всегда находится в развитии, ищет новые возможности, открывает новые пути взаимодействия с музыкой. Он постоянно говорит о музыкальности. Когда я только пришел в труппу и репетировал один первых балетов, он заметил, что я недостаточно хорошо чувствую музыку. Мне казалось, что я внимательно слушаю и следую за ней, но он подошел и спросил: «Ты знаешь эту музыку?» Я ответил: «Конечно, знаю». Тогда он попросил: «Спой». Я был слишком застенчив и совершенно к такому не готов. А он сказал: «Ты должен знать музыку так хорошо, чтоб быть способным ее спеть». Только тогда я осознал, что на самом деле этой музыки не знаю; взял домой кассету и заучивал ее до тех пор, пока не смог спеть. И в следующий раз, когда я исполнял это соло, все было уже по-другому. Я и теперь постоянно пою на репетициях.

– Не просто поете, но и изображаете все эти электронные звуки Виллемса, которые, казалось бы, не то что спеть, запомнить совершенно невозможно. А вы владеете голосом как какой-нибудь битбоксер.

– Да, я даже думал о том, что было бы интересно сделать а капелла версию The Second Detail. Это было бы очень весело! Если кто-то решится, я буду участвовать.

– Как певец?

– В любом качестве. Все эти звуки, шумы, скрипы, хрусты мы пытались изображать во Франкфурте. Я переносил The Second Detail шесть раз и знаю музыку очень хорошо. Танцовщику важно не только считать; да, в начале мы всегда считаем, но я был бы абсолютно счастлив, если бы к концу работы все артисты с легкостью соотносили каждый жест с конкретным звуком. Тогда они смогут полностью сконцентрироваться на выражении посредством своего тела всего того, что они действительно любят в искусстве танца.