Екатерина Семенчук: "Я всегда пытаюсь понять и оправдать своих героинь"

Фото Александра Муравьева из архива артистки

Солистка Мариинского театра Екатерина СЕМЕНЧУК – сегодня одна из наиболее востребованных звезд мировой оперной сцены. В июне Екатерина была в фокусе петербургского фестиваля «Звезды белых ночей», где она спела Принцессу де Буйон в премьерных показах оперы Чилеа «Адриана Лекуврер», дважды выступила с Пласидо Доминго и представила галерею своих любимых драматических героинь: Далилу в «Самсоне и Далиле», Азучену в «Трубадуре», Амнерис в «Аиде», леди Макбет в «Макбете», Эболи в «Доне Карлосе». В августе Семенчук исполняет партию Амнерис в вердиевской «Аиде» на престижном Зальцбургском фестивале – вместе с Анной Нетребко, которая будет дебютировать в заглавной партии. Во время интервью, которое музыкальный критик Вера СТЕПАНОВСКАЯ взяла еще во время репетиций спектакля, Екатерина полушутя призналась: «Все любят Аиду: какая несчастная девочка, как она страдает, ее любит Радамес, но эта грозная Амнерис «рычит» что-то там постоянно. А кто пожалеет Амнерис? В чем она виновата?» Но разговор начался с ее последней работы в Мариинке – роли Принцессе де Буйон в «Адриане Лекуврер».

– Вы в жизни очень приятный человек, мягкий и интеллигентный, а ваша героиня в опере убивают свою соперницу, послав ей букет отравленных фиалок. Как вам удается найти в себе краски для этого образа, изобразить ревность, которая позволяет отравить соперницу, физически ее уничтожить?

– Всех своих героинь, кроме леди Макбет (хотя и Шекспир привнес свою фантазию в мир, где все стали осуждать «кровожадных Макбетов», которые были, как оказалось, приятными людьми), я всегда пытаюсь понять и оправдать, найти исторические факты, проверить достоверность обвинений и найти то, что стало той точкой к принятию решений, тем самым роковым поворотом. Принцесса де Буйон, которая якобы отравила посредством конфет или цветов актрису Адриану Лекуврер, даже перед смертью исповедовалась, что она этого не делала, но ее затравили, всю жизнь преследовали, не давали спокойно существовать, а она постоянно оправдывалась, пытаясь доказать, что Адриана Лекуврер умерла просто от болезни. Я не верю, что Принцесса де Буйон была отравительницей. И в чем она виновата перед Адрианой? В том, что у нее есть 80-летний муж, которому она изменяет с молодым Морисом Саксонским? Морис был незаконнорожденным сыном польского короля Августа и был очень любвеобилен, даже карьеру свою этим погубил, но все равно достиг звания маршала Франции. А Принцесса де Буйон в тот момент была молодой женщиной, она была моложе Адрианы, ей было 23 года. Возможно, она была взбалмошной, капризной, но она хотела не просто любви этого мужчины, а стремилась им владеть, хотела, чтобы он был только ее. А он был и с Адрианой Лекуврер, и еще с кем-то, и еще с кем-то… А Адриана Лекуврер для нее – всего лишь артистка, в то время артист – это человек, стоящий на нижней ступени социальной лестницы, их даже не хоронили в церковной ограде.

– В начале спектакля показывают видео, где труп Адрианы засыпают негашеной известью…

– Труп Адрианы Лекуврер действительно был похищен. Чем мне нравится постановка Изабель Парсьо-Пьери – это тем, что она передает максимально достоверно и досконально атмосферу того времени. Даже цвет декораций соответствует Комеди Франсез того периода; мы наблюдаем то время, когда женщинам из высшего общества доступ за кулисы был закрыт, так как считалось, что женщины-актрисы – это практически женщины легкого поведения. Поэтому режиссер решила показать изнанку, то, что мы обычно не видим. И занавес в начале спектакля, и маскарадные костюмы, и платье Адрианы – в деталях этой постановки очень много интересного.

– Партия Принцессы достаточно драматическая…

– Дело даже не в том, как эта партия написана, а в том, как в целом написана опера – там очень плотный оркестр. Я задумывала ее немного по-другому петь по звуку, но, как ни крути, – это веризм. И из-за страстей, которые начинают в тебе кипеть, из-за плотного оркестра в тебе рождаются совершенно другие звуки, совершенно другие краски, и временами ты не можешь себя контролировать. Поэтому надо было подготовить эту партию очень хорошо. Не надо понимать это слишком буквально, просто то, что у тебя внутри, в какой-то момент начинает диктовать свое.

После "Трубадура" в Париже с Анной Нетребко (2016). Фото из архива артистки

– Заглавную партию в спектакле исполнила Анна Нетребко. Вы много и часто выступали с ней, начиная с «Войны и мира» в 2000 году, когда вы спели Соню, а она была Наташей. Каким вы ощущаете свое творческое партнерство?

– Я очень люблю выступать с Аней, так как между нами на сцене возникает совершенно невероятная энергия, и наши голоса гармонично сливаются, тембрально дополняя друг друга. Мы можем петь в любой позиции, даже отвернувшись друг от друга, находясь на большом расстоянии, но голоса все равно будут соединяться.

Мы много пели вместе и в Мариинском театре и на других музыкальных площадках – «Сказки Гофмана», «Трубадур», Stabat Mater Перголези, концерты, другие работы. Но мне хотелось бы с ней больше петь, она очень чуткий коллега и партнер. И когда она чувствует, что ты отдаешься полностью, она тоже отдает тебе всю себя. Это ощущение рождает потрясающую творческую эйфорию. Невероятную! Сил на сцене становится еще больше. И еще ее постоянный позитив!..

– Когда Адриана выпускает Принцессу из темной комнаты и сознает, что та ее соперница, у вас с Анной Нетребко потрясающий дуэт.

– Жаль, что сцена эта в «Адриане Лекуврер» очень короткая, ее хочется продлить. Таким же был наш дуэт в «Анне Болейн» в Венской опере. То, как Аня делает свою Анну Болейн, – это просто невероятно. И слушать, и смотреть – доставляет огромное наслаждение. Эти арии, монологи перед смертью… Так же она делает сейчас и Адриану Лекуврер. Мне хотелось бы сделать с ней и «Джоконду». Там тоже буйство красок и красивый насыщенный дуэт между соперницами.

Фото Irina Tuminene из архива артистки

– Иногда музыку Чилеа критикуют, говорят, что «Адриана Лекуврер» – опера, рассчитанная на звезд, которые добавляют своей харизмой то, чего может быть не достает в музыке. Что вы думаете по поводу самой партитуры?

– Она насыщена лейтмотивами, прежде всего темами Адрианы, этот мотив ее нежности, ее таланта и красоты, который раскрывается, как благоухающий цветок. И ревность, и любовь Принцессы… Эта тема возникает не единожды, откровенно звуча в арии Буйон, но в конце оперы, когда Адриана умирает, мы очень отчетливо понимаем, кто стоит за этой смертью, также благодаря этой лейттеме. Принцесса де Буйон – это очень интересная роль, хоть она и довольно сжато представлена в опере. У нее всего лишь одна развернутая ария, но это, замечу, и единственная развернутая ария во всей опере. А остальной музыкальный текст сложен тем, что он постоянно включен в беседу, переплетается с партиями других персонажей. Моей роли предстоит еще расцветать, наполняться новыми красками в дальнейшем, я ей пока не насытилась.

– Есть ли планы исполнить «Адриану Лекуврер» где-то еще?

– У нас есть планы исполнить оперу с Анной Нетребко и в Мариинсом театре, и с нашим театром в следующем сезоне на фестивале в Баден-Бадене, я буду исполнять ее в Вербье в концертной версии, есть еще некоторые планы, о которых пока рано говорить.

– На «Звездах белых ночей» вы представили еще одну роль, причем достаточно необычную, – леди Макбет в «Макбете» Верди. Вы уже пели ее в оперном театре Валенсии, в Лос-Анджелес опера, причем оба раза вашим партнером в заглавной партии становился Пласидо Доминго. Доминго – всемирно известный тенор – последние годы успешно поет баритональные партии. Партия леди Макбет написана для драматического сопрано. Исполняя эту партию, вы тоже переходите на сопрановый репертуар?

– Нет, не перехожу. Я пою своим голосом то, что я могу спеть, и то, что мне интересно. Существует тонкая грань между голосами. Многие басы поют партии баритона и наоборот, и даже есть понятие «бас-баритон», почему же тогда не может быть меццо-сопрано, которая поет некоторые сопрановые роли (а таких довольно много), певица, поющая то, что может и хочет. Ведь меццо-сопрано поют и контральтовые партии, ведь чистого контральто практически не существует, это очень редкий голос, с очень редким тембром, который для многих будет не очень приятен.

– Диапазон вашего голоса позволяет петь эти партии?

– Труд, труд, труд.

Фото Irina Tuminene из архива артистки

– А как появилась идея исполнить леди Макбет?

– Наверное, после того, как я спела Джейн Сеймур в опере «Анна Болейн». Эта партия написана Доницетти иногда конкретно выше партии Анны Болейн, особенно первые три страницы, которые надо не просто спеть, но и красиво спеть. Поэтому сразу будто оказываешься под холодным душем. Потом идет дуэт с королем (тоже очень высокий) и т.д. И даже дуэт Джейн Сеймур с Анной Болейн написан так, что Джейн поет выше, чем Анна. Но в современных театрах – мы так пели с Анной Нетребко – верхнюю строчку берет сопрано, а вторую строчку – меццо-сопрано, а потом мы вместе уходим на до третьей октавы. Через полгода после этой партии я спела «Макбет».

– Это было ваше собственное желание или вам предложили?

– Была мечта. Мне нравилась музыка «Макбета». И мне очень хотелось читать письмо леди Макбет, которое именно декламируется… Я всегда мечтала о ролях в драматическом театре, это остается моим сокровенным желанием и сейчас. Оно зрело во мне с детства – помимо профессий врача или космонавта. Врачом стать было более реально, я даже хотела поступать в медицинский, семья меня всегда поддерживала, но все-таки решила стать певицей.

Я спела в «Анне Болейн» в апреле, а уже в октябре приступила к репетициям леди Макбет в оперном театре Валенсии. И партию эту выучила довольно быстро. Я не знаю, кто конкретно был инициатором приглашения, но после «Анны Болейн» я почувствовала в себе новые силы для более сложных и высоких драматических партий, поэтому приглашение оказалось очень кстати. Я довольно критично к себе отношусь, склонна к самоедству и всегда скорее недовольна собой, глубоко переживаю, постоянно работаю над собой. А промежуток между апрелем и октябрем, когда я готовила леди Макбет, был вообще очень насыщенным. Помимо дебюта в «Анне Болейн» и Венской государственной опере с этой партией я пела в Мариинском театре, «Трубадур» в Зальцбурге, дебютировала в Сан-Франциско в новой для себя опере «Луиза Миллер», в первый раз пела на сцене Большого театра, а также выступала с пианистом Хельмутом Дойчем в Музикферайне в Вене.

– Осенью, проходя мимо Музикферайна, я видела их большую золотую фирменную афишу, анонсирующую ваш предстоящий сольный концерт с Дойчем. Вы поете много камерных программ?

– Мы вместе исполнили программу с «Песнями и плясками смерти» и другими произведениями «Могучей кучки», куда добавили «Пленился розой соловей…» с оригинальным вокализом, «Внимая ужасам войны» на стихи Некрасова – романсы, которые редко поются. Даже «Желание» почему-то исполняется нечасто. Я вообще очень дорожу камерными программами, хотя это адский труд, а менеджерам эти проекты совершенно неинтересны. Вигмор-холл в Лондоне, например, не может тебе дать гонорар, который ты получаешь в других залах. Но тебе приходится решать: что тебе интересно. Я уже 17 лет выступаю в Вигмор-холле. На последнем концерте был настолько горячий прием, что мы спели пять или шесть бисов. Слушатели вскакивали, бурно реагировали. Но когда мы закончили «Песни и пляски смерти» Мусоргского, было ощущение, что мир замер – казалось, никто даже не дышал, наступила абсолютная тишина. А ведь публика была иностранная, в основном англичане.

– Мне кажется, что сейчас в целом известные певцы стали меньше выступать с камерными программами. В пору моей молодости я помню вокальные абонементы Малого зала филармонии, в которых выступали Ирина Архипова, Елена Образцова, Евгений Нестеренко, Зара Долуханова. И это были потрясающие вечера. А сейчас таких абонементов или даже циклов в Санкт-Петербурге нет.

– Я всегда пела много камерной музыки. С пианистом Дмитрием Ефимовым меня связала наша работа над программой романсов Метнера и Рахманинова – его детище, его идея, проект, который он создал и в который он пригласил меня. Мы исполнили программу на фестивале «Звезды белых ночей» в 2015 году. Очень хотим ее записать. Уже потом мы обратились к Гаврилину и Таривердиеву, к композиторам «Могучей кучки». А сейчас мы готовим программу к 7 ноября, дню 100-летия революции. Мы хотим исполнить цикл «Петроградские вечера» Мийо, написанный в 1919 году, «Пять песен без слов» Прокофьева тоже 1919 года и «Петербург» Свиридова, который почти не исполняется целиком. Сейчас еще скажу об одной программе с Семеном Борисовичем Скигиным, с которым мы знакомы уже более 15 лет: 16 февраля следующего года в Концертном зале Мариинского театра мы исполним «Прощание с Петербургом» Глинки и «Песни и пляски смерти» Мусоргского.

– Недавно Пласидо Доминго в одном из интервью сказал, что у певца во время спектакля бывает такая ситуация, когда он вообще не думает ни о технике, ни о нотах, а, как самолет, встал на свой курс…

– Для этого надо очень хорошо «впеть» партию. Но я об этом тоже хотела сказать. Многие люди думают, что мы ходим и просто поем, как бог на душу положит. Но этому предшествует работа, длящаяся десятилетиями и продолжающаяся до конца жизни.