Наталия Сурнина
В почерке режиссера виден опыт его работы в кино.
Фото Salzburger Festspiele/Thomas Aurin
Летний фестиваль на последнюю декаду припас один из главных козырей – премьеру оперы «Лир» немецкого композитора Ариберта Раймана. Феноменальное музыкальное качество постановки обеспечил мощный каст во главе с выдающимся баритоном Джеральдом Финли в титульной партии и многоопытным Францем Вельзер-Мёстом за пультом Венского филармонического оркестра. А режиссер Саймон Стоун поставил сильный, страшный и эстетский в мрачной красоте спектакль о том, как стремительно человечество движется к апокалипсису, разрушая мир до основания.
Райман – живой классик, чье имя в западном оперном мире на слуху уже почти полвека. «Лир», завершенный в 1978 году, дитя своего времени, рожденное в атмосфере холодной войны и страха перед будущим, кровопролитных конфликтов и терактов. Он по-своему продолжает линию «Воццека» Берга и «Солдат» Циммермана, крича о тех чудовищных преступлениях, которые мы перестаем замечать. Трагедия Шекспира превращается из притчи в буквальное отражение ужасов ХХ века.
Звуковой мир оперы поначалу оглушает. Партитура написана для большого оркестра и огромной группы ударных, занявшей целый балкон; она обрушивается на зрителя потоками диссонансов, вобравшими весь спектр эмоций с отрицательным зарядом – от грубой шутки и лжи до всепоглощающей ненависти. Все первое действие герои поют на пределе эмоциональных и голосовых возможностей, потому как в той реальности, которую они генерируют, даже докричаться друг до друга тяжело. Тем пронзительнее в опере тишина: наивная песня вполголоса «сумасшедшего» Эдварда-Тома (дивной красоты стилизация в староанглийском духе), мистериальный заключительный хор первого акта, оцепенелый, слепящий нездешним светом финал. В классической ясной драматургии отсечено все лишнее, что придает «Лиру» величие античной трагедии.
Опера была написана в расчете на уникальное дарование Дитриха Фишера-Дискау, предложившего композитору идею опер и исполнившего мировую премьеру. Запись Deutsche Grammophon сохранила его прочтение, ставшее каноническим. Тягаться с ним сложно, но дебют в главной партии Джеральда Финли стал откровением даже для тех, кто хорошо знает певца по классическому и современному репертуару. Его Лир переживает полное перерождение: из успешного главы семьи он превращается в запуганного босяка, в обитателя психиатрической клиники, наконец, в мудрого старца, умирающего у трупа любимой дочери. Его отчаянное противостояние стихии в грандиозной сцене грозы потрясает масштабом драматического дарования; фигура Финли, еще минуту назад казавшаяся такой крепкой, становится щуплой и жалкой, когда он в одном белье мокнет под струями настоящего, а не компьютерного дождя. Безупречен певец и вокально.
Главный антагонист Лира – его дочь Гонерилья, одержимая бессмысленной жаждой крови. В исполнении Эвелин Херлитциус, певицы с демоническим темпераментом и бронебойным сопрано, закаленным в горниле вагнеровских опер, она доминирует даже в самых мощных оркестровых сценах, заставляя поражаться тому, какие бесконечные силы может давать человеку ненависть. Ган-Брит Баркмин (Регана) хоть и остается в ее тени, но тоже удачно вписывается в ансамбль. До обидного скромная партия досталась Анне Прохазке (Корделия), чей светлый тембр выразительно контрастирует остальным. Золотой нитью она проходит в своем блестящем платье через картины мрачного действа и остается одним из ярких впечатлений спектакля.
Незабываемым Эдгаром стал контратенор Кай Вессель, сконцентрировавший в себе болезненный образ мира, которому проще казаться безумным, чем противостоять безумию. Его гонителя Эдмунда спел тенор Чарльз Уоркман, знакомый московской публике по исполнению роли Бояна в «Руслане и Людмиле» Чернякова-Юровского в Большом театре. Роль графа Глостера досталась Лаури Вазару; он так вжился в роль, что в облике несчастного ослепленного старика сложно угадать крепкого и довольно молодого баритона.
Венский филармонический оркестр продемонстрировал такой стихийный темперамент, что оставалось только ахнуть. Франц Вельзер-Мёст был предельно строг и требователен в жестах, добиваясь максимальной точности, однако в оркестре рождалось напряжение колоссальной силы и выразительности. «Лир» стал и зальцбургским дебютом молодого австралийского режиссера Саймона Стоуна. В прошлом актер, ныне режиссер драматического театра и кино, он уже заставил выучить свое имя мир драмы, а месяц назад покорил Авиньон. Теперь очевидно, что его молниеносный взлет с успехом может продолжиться на оперной сцене: успех дебютанта можно назвать сенсационным, а интенданта Маркуса Хинтерхойзера поздравить с открытием нового имени – режиссера, имеющего глаза и уши, обещающего опере многое.
Спектакль Стоуна насквозь проникнут английским духом. Прерафаэлитская лужайка с бледными цветами, безумный Эдвард, прячущийся в кэрролловской кроличьей норе, шлюхи, без смущения демонстрирующие крупную, не первой свежести грудь, образы бури и звездной ночи, балансирующие на грани фантастики и реальности, многочисленные трупы и кровь, страшная, но не гадкая – все это создает пространство, созвучное шекспировскому театру. Условность, в которую веришь безусловно. Жизнь, которая, выйдя на подмостки, возвышается над житейским.
Дабы не оставлять сомнений, что все это про нас, Стоун выводит героев из публики: на огромной сцене Фельзенрайтшуле выстроен зрительский амфитеатр, который невольно принимаешь сначала за VIP-партер, настолько сидящие там люди похожи на публику в зале. Но постепенно ряды выплевывают на лужайку героев трагедии. Регана и Гонерильня – в костюмах от Шанель, но респектабельный внешний вид не может скрыть того, как быстро они теряют человеческий облик. Эдмунд, жестокий внебрачный сын графа Глостера, работает в службе секъюрити. В отличие от многих режиссеров, теряющих за современными реалиями переосмысленного сюжета перспективу, Стоун умело переводит действие на метауровень, незаметно открываясь от обыденных категорий.
Цветы на лужайке вытопчут уже к середине первого акта. По ней прокатится пьяная оргия свиты Лира, ищущего забвения в пиве и женском теле, на цветах все будут срывать свою злобу, изуродованную красоту примнет грязным телом несчастный Эдвард и притопчет призрачный хор двойников главного героя. То, что делает Стоун в первом акте, созвучно словам Григория Козинцева, за семь лет до оперы Райманна снявшего своего «Короля Лира»: «Мертвый мир катит по живой земле, под небом, полным звезд».
Во втором действии живое уступает место мертвому. Вместо цветов – огромная лужа крови на каменном полу. В войне, развязанной дочерьми, гибнут не солдаты, а династии: в кровавую лужу методично бросают нарядных дам и мужчин, которых методично вырывают из амфитеатра, подобно цветам, выдернутым ранее из земли.
Спектакль Стоуна немногословен, режиссер не боится остановить сценическое действие и довериться музыке. Таковы финальные сцены, где Стоун полагается на мастерство солистов и оркестра, впервые перекраивая пространство сцены. Легкий тюль запирает Лира и его младшую дочь в больничном пространстве (свет мастерски сделан Ником Шлипером) надежнее любых решеток. Сквозь эту пелену с последним взрывом музыки режиссер являет страшную картину: белая неподвижная Корделия смотрит в зал невидящими глазами, а отец (опять же очень по-шекспировски: вспомним, как Джульетта ищет остатки яда на губах Ромео) гладит ее лицо, руки, волосы, чтобы покрыть и себя белой маской смерти. Вокруг остается лишь холодная пустота, лишенная времени. И хотя спектакль оставляет ощущение сильного потрясения, его хочется пересмотреть немедленно.
Огромный успех оперы и постановки, свидетелем которого стал приехавший на премьеру композитор, говорит о многом. Прав был Хинтерхойзер, когда решил, пока по крайней мере, не повторять печальный опыт своего предшественника Перейры, не сумевшего провернуть историю с ежегодным заказом опер (за четыре года он дождался и поставил лишь одну новую партитуру). По его словам, не так важно сыграть премьеру, как исполнить хорошую вещь еще раз и продлить ей жизнь – что, собственно, в итоге и делал Перейра. А творческая интуиция нового интенданта подсказывает ему правильный выбор людей в правильных сочетаниях.
В октябре в Дойче опер в Берлине представят премьеру новой оперы Раймана «L’Invisible» по Метерлинку. Ставит ее пропавший с российских радаров режиссер Василий Бархатов.
Зальцбург
