Наталия Сурнина
Фото из личного архива артиста
Москву по приглашению оперной лаборатории молодых композиторов и драматургов «Кооперация» посетил Мишель ПОЭЛЗ — певец, продюсер и художественный руководитель Zangstudio Haarlem, базирующейся в необыкновенно красивом старинном городе Харлем в 20 километрах от Амстердама. Его компания экспериментирует с форматами современной оперы и старается разрушать стереотипы, которые продолжают окружать оперное искусство. О культурной политике в Нидерландах, о том, какие формы обретает опера сегодня и где она может обитать, он рассказал одному из кураторов Лаборатории Наталии СУРНИНОЙ.
– На своей лекции в рамках Лаборатории вы говорили, что после реформы бюджета в 2011 году ситуация с современной оперой в Нидерландах кардинально изменилась.
– Государство поставило оперным компаниям задачу наладить более тесную связь с аудиторией. Нас критиковали за обилие экспериментальных спектаклей, на которые публика почти не ходит, за то, что авангардный музыкальный театр представляет собой закрытую систему. Были протесты, но в итоге всем пришлось как-то устраиваться в новой действительности, для многих оптимальным решением стал поиск новых отношений со зрителями. Один из способов выстроить мост с аудиторией — работа с певцами-любителями, которые могут помочь привлечь и новую публику в музыкальный театр. Но тут есть две серьезные опасности: снижение качества и художественные уступки, на которые приходится идти — это меняет понятие того, что считать собственно новым, актуальным искусством.
– А в какой форме происходили протесты?
– Многие пытались бороться с системой официальными путями, через законодательные институции, но это очень сложно. Я пробовал несколько раз — но тут без шансов. Формы протеста могут быть самыми разными; одна из самых ярких и показательных историй (правда, не против правительства) произошла у нас в 1969 году — так называемая «Акция щелкунчиков» (Nutcracker protest), когда группа музыкантов во главе с Луи Андриссеном подняла шум в Консертгебау и сорвала симфонический концерт с Бернардом Хайтинком в знак протеста против консервативной концертной политики. Сейчас это кажется забавным. Позднее мы с Андриссеном не раз сочиняли специальные песни и распевали их перед правительственными зданиями. В 2011 году в фейсбуке была большая кампания против Хальбы Зейлстра, министра культуры. В правительстве ожидали, что коренные изменения в системе субсидирования повлекут за собой появление новых инициатив, но программа полностью провалилась. Они полагали, что крупные голландские компании включатся в спонсорские проекты по американской модели, но в Америке система спонсорских взаимоотношений выстраивалась на протяжении десятилетий, и, конечно, она не может начать работать в другой стране за полчаса, неделю, даже за год. Я несколько раз пытался найти частных спонсоров и понял, что переоценил свои возможности. Первое, о чем меня спрашивали: что мы будем с этого иметь?
– Давало ли правительство какие-то установки, направленные именно на привлечение непрофессионалов и новые методы работы с аудиторией?
– Не совсем. Правительство просто срезало субсидирование, и многим маленьким компаниям пришлось искать финансирование в другом месте. А в Нидерландах есть несколько частных фондов и банков, которые дают деньги под образовательные программы и проекты с участием непрофессиональных исполнителей. Я выбрал этот путь.
– То есть под такие проекты деньги дают охотно?
– И это не всегда легко, но иначе шансов почти нет. При наличии образовательной программы они хотя бы начинают подробно знакомиться с проектом и проверять смету. Я думаю, что такой подход может быть опасен, потому что образовательные программы начинают делать для галочки, относятся к ним формально. Так быть не должно.
– Какая из программ вашей Zangstudio Haarlem с привлечением непрофессиональных исполнителей была самой авангардной?
– Вместе с компанией Veenfabrik, занимающейся междисциплинарными проектами, мы сделали постановку с очень сложной музыкой грека Яниса Кириакидиса. Ее, конечно, должны исполнять профессионалы, но организаторы попросили привлечь любителей, и пришлось делать копродукцию.
Еще один спектакль мы делали с Вимом Т. Шипперсом, известным актером, последователем движения Флуксус. Он знаменит своими абсурдистскими инсталляциями, в частности Peanut-Butter Platform. Вот там была большая экспериментальная часть, очень сильный фрагмент, предназначенный именно для непрофессионалов.
– Вся страна вовлечена в это движение?
– Да, даже Национальная опера в Амстердаме и Консертгебау имеют образовательные программы и возможности для привлечения к исполнению любителей. Это неплохо!
– Знаете ли вы, каков процент любителей, которые начинают участвовать в таких представлениях регулярно, как-то связывают с искусством свою жизнь?
– Сложно сказать, но рост интереса очевиден. В первом подобном проекте у нас было тридцать непрофессиональных певцов, во втором уже семьдесят. Всего в наших спектаклях за четыре года приняли участие почти триста человек! Сложно сказать, какой процент из них остается в сфере искусства: некоторые полностью включаются в нашу жизнь, другие вскоре кардинально меняют род деятельности. Но еще один важный показатель — это рост числа публики. В марте наш совершенно самостоятельный проект собрал 2100 зрителей. У нас нет своей площадки, но мы уникальны тем, что создаем новые сочинения с нуля, а не делаем пастиччо, как многие компании, которые компилируют знаменитые арии из известных опер и создают историю вокруг них. Да, сейчас мы не авангард, иногда то, что мы делаем, можно назвать кроссовер, но для меня это все оперный театр.
– На лаборатории не раз обсуждался вопрос различий между музыкальным театром и оперой. Как вы для себя определяете жанр того, что вы делаете?
– У меня есть жесткое убеждение на эту тему. Один из участников нашего проекта как-то сказал мне после спектакля, что может быть в следующий раз не стоит называть это оперой, тогда мы сможем привлечь больше зрителей. Но именно этого я принципиально избегаю! Для меня это все опера. Можно обсуждать термин, но я думаю, здесь дело скорее в предрассудках.
– Если вам дали такой совет, значит предрассудки сильны и люди по-прежнему считают, что это слишком сложный, консервативный, высоколобый жанр?
– Да, люди думают, что опера это что-то, где поют очень высоким голосом. Мы провели много образовательных программ для школьников, и когда я спрашивал ребят 14-15 лет, что они знают об опере, они первым делом принимались пищать что-то в высоком регистре. Вот что они думают: опера — это толстая тетка на сцене и три часа ожидания, когда она наконец возьмет верхнее си. Важно бороться с этим предрассудком и менять имидж оперы. Но делать это нужно в диалоге с публикой.
– У Zangstudio Haarlem нет своей площадки. Где проходят ваши спектакли?
– В самых разных местах. Оперу о Кенау Хасселер, датской Жанне д’Арк XVI века, мы делали как спектакль о войне в большом индустриальном пространстве Lichtfabriek, которое раньше никогда не использовалось для концертов и музыкальных постановок. Когда я туда пришел, сразу увидел и расположение хора, и большую улицу, на которой разворачивается сражение; это некрасивое пространство со всей его грубостью очень подходило для жестокой истории. После меня уже три компании делали там свои проекты. А я ищу что-то новое.
Последняя наша опера была поставлена в исторической действующей церкви — соборе святого Бавона, настоящем памятнике архитектуры. Вообще я очень хотел сделать спектакль в огромном здании тюрьмы – у меня была идея поставить там оперу про людей-великанов, и я искал соответствующее пространство. Но потом я попал в эту церковь, где обнаружил могилу Даниэля Каянуса, легендарного человека-великана, который последние годы жизни провел в Харлеме. Он был похоронен анонимно, потому что не хотел, чтоб медики забрали его кости на исследование, и я понял, что мы должны делать свой спектакль там: театральный Каянус будет представлен у могилы исторического Каянуса — отличная идея! Так как наш спектакль был связан, среди прочего, с историей этой церкви, нам с радостью разрешили сыграть его там.
– Вы говорили, что ситуация с авангардной музыкой за последние годы стала намного хуже.
– Фестивалей с фантастическими программами до сих пор много, но в последние годы тех мест, которые были сердцем экспериментальных искусств, становится меньше. Меня как певца часто приглашали в такие проекты, и я знаю, что они далеко не всегда собирают публику: бывало, на сцене тридцать человек, а в зале — три.
– Но ведь они все равно нужны?
– Конечно, мы должны рисковать: если ставить в год десять спектаклей, два из них непременно будут прекрасными. Но теперь, когда ситуация с финансированием резко ухудшилась, даже на два мы зарабатываем с трудом. На последний проект мы собирали деньги два с половиной года.
– Из чего складывается ваш бюджет?
– Последняя постановка на треть окупалась продажей билетов, на треть – субсидиями, кроме того — спонсоры, краудфандинг, примерно одна десятая — плата непрофессионалов за участие.
– То есть они за это еще и сами платят?
– Да, немного, но платят.
– Кто оплачивает образовательные программы?
– Школы. А билет на спектакль для школьников стоит около семи евро.
– Какой самый авангардный и сумасшедший проект вы сделали как исполнитель?
– Надеюсь, он еще в будущем. Очень сложная авангардная музыка в опере Et Cetera Марины Хорьковой по книге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, которую мы в прошлом году делали с куратором лаборатории «Кооперация», российским режиссером Екатериной Василёвой в Швейцарии. А сейчас с моим квартетом мы готовим сочинение одного немецкого композитора, где вместе готовим еду, поём и делимся своими историями. Некоторые посмеиваются, но для нас это очень серьезный проект. Приготовление еды — творческий акт, способный создать атмосферу единения: ведь когда человек разделяет с другим пищу, это значит, что он ему доверяет. Там будут звучать новые сочинения для вокального квартета а капелла. Мы еще ищем форму для этого спектакля, думаю, начнем с приглашения двадцати человек и постепенно будем расширяться. Мы покажем его на Днях оперы в Роттердаме в следующем году.
– Этот спектакль спонсирует какая-то продовольственная компания?
– Я подумаю над этим! Но вообще у нас исключительно творческий проект. Компании часто приглашают таких спонсоров и дают им возможность продавать еду на своих мероприятиях. Но это не то. Для нас прием пищи — художественное действо.
– Вы приехали в Москву, чтобы поделиться опытом работы своей кампании с участниками оперной лаборатории «Кооперация». Какие впечатления?
– Мне было очень интересно. Особенно занимали меня различия между тем, что происходит у нас и в Москве. Эта лаборатория — отличная инициатива, я познакомился с огромным количеством новых людей, добавил кучу друзей в фейсбук. Надеюсь, мой опыт был полезен и расширил представления участников об оперном мире.
– Насколько плодотворна, по-вашему, идея объединения композиторов и драматургов, работающих в драме?
– Самое сложное — работать вместе, идти рука об руку. Тут нет точных инструкций, и ты никогда не знаешь, чем обернется такое сотрудничество. Но я считаю, что любая конфликтная ситуация, кроме самой безысходной, в итоге выводит на верный путь; я верю, что вся энергия, вложенная в творческий процесс, в результате возвращается. Полная гармония в работе — идеальное состояние, такого практически не бывает, всегда наступает кризис. Нужно быть к этому готовым и верить в то, что ты делаешь.
