Марина Гайкович
Симфонию Малера оркестр играл стоя.
Фото Алкександры Муравьевой предоставлено пресс-службой
Пермского театра оперы и балета
Оркестр MusicAeterna и Теодор Курентзис представили в Москве программу, с которой объехали уже пол-Европы. Скрипичный концерт Албана Берга и Первая симфония Малера звучали и в России – на Дягилевском фестивале в Перми, несколько дней назад – на фестивале «Дягилев Постскриптум» в Санкт-Петербурге. Наконец и в столице. Здесь же была осуществлена и запись симфонии Малера, а также прошли лекции Лаборатории современного зрителя (Пермский оперный театр совместно с московской Дирекцией образовательных программ) – это довольно серьезная офф-программа, в рамках которой о названных сочинениях с разных точек зрения говорили известные музыковеды и дирижеры. Концерт в Большом зале консерватории по-своему увенчал всю эту пирамиду.
Исполнение не было лишено свойственной Курентзису перформативности. Маэстро и скрипачка Патриция Копачинская садятся на дирижерский подиум, закрывают лицо руками, а струнный квартет исполняет каринтийскую песенку в обработке, эту мелодию использует Берг в своем концерте. Обогащаемая флажолетными призвуками у виолончели, звучит она призрачно, в верхних регистрах, на пианиссимо, заставляя зал вслушиваться. В качестве миниатюрного вступления к песне – квинты по пустым струнам у скрипки pizzicato, они – зерно 12-тонового ряда в концерте Берга и – в обращении – начальный мотив симфонии Малера. Так Курентзис подчеркнул глубинное, на конструктивном уровне, родство между двумя сочинениями, и без того очевидное (близость эпох и даже биографическая история): любопытно, что связала две мощные партитуры XX века, одна из которых выполнена в авангардной додекафонной технике, самая элементарная частица музыкального языка, квинта.
Быть может, есть у этого жеста и еще одно значение – ведь могли бы исполнить и хорал Баха Es ist genug, который Берг цитирует в финале концерта. Произведению своему композитор предпослал заголовок «Памяти ангела» и посвятил его безвременно ушедшей дочери Альмы Малер и Вальтера Гропиуса Манон, она скончалась в 18 лет от полиомиелита. Исследователи, в том числе и профессор Юлия Векслер, которая подробно разбирала партитуру на Лаборатории, трактуют концерт как реквием Манон – и, возможно, себе самому (это последнее сочинение Берга). Введение песни она обуславливает естественной близостью Берга австрийской культуре, да и жил он в последние годы не в городской среде и очень дорожил своим загородным домиком. Копачинская же ссылается на личную историю из жизни самого Берга: в Каринтии родился его единственный ребенок – внебрачный, от служанки, которую очень быстро изолировали из дома. «В этой музыке запечатлена его собственная печаль, его оплакивание несбывшегося – ведь ему так и не удалось познать радости отцовства. – говорит Копачинская. – А умершая Манон Гропиус, дочка Альмы и Вальтера Гропиуса, по-моему, просто напомнила ему о его собственной дочери». Быть может, и так – ибо, как справедливо замечает скрипачка, Берг, помешанный на символике, особенно числовой, ничего не делал просто так.
Как ни странно, мистериальности, ощущения перехода из одного мира в другой, чего каждый раз ждешь от исполнения этого концерта, как раз и не хватило. Кажется, будто исполнители увлеклись тембровой работой, чистотой проведения темы у инструментов оркестра, тончайшей нюансировкой, динамикой – и все это действительно было мастерски сделано, но за деталями почему-то пропал ожидаемый эффект. Мешал, надо сказать, и излишний контакт солистки и концертмейстера оркестра, который чуть ни приплясывал на дуэтных фрагментах (но можно не смотреть).
А вот симфония Малера покорила как раз совершенным исполнением и идеально выстроенным мирозданием, где движение возникает из звенящего воздуха и в нем же растворяется, по дороге увлекая, кружа, вознося и хороня юношеские мечты. А знаменитая Адажиетта из Пятой симфонии, сыгранная «при свечах» (только фонарики на пультах), их возрождала вновь – не столько полон был этот фрагмент неги или страсти, сколько тепла и нежности. Энергетика (в самой большой степени – как следствие колоссального мастерства), на которую способен этот коллектив, действительно уникальна. Дирижер призывал публику к тишине – унисон на пианиссимо в начале Первой симфонии должен был прозвучать очень тихо – но 1700 человек не так просто унять. Тишина наступила, как только оркестр зазвучал, и зал, кажется, не шевелился до самого финала.
