"Золотую маску" в драме открыл "Губернатор" Андрея Могучего

Губернатор (Дмитрий Воробьев) не пытается убежать от наказания за свой грех. Фото Стаса Левшина предоставлено пресс-службой БДТ

В Москве стартовал фестиваль «Золотая маска – 2018», представляющий театральные премьеры сезона 2016/17. Конкурс в драме открыл спектакль БДТ им. Товстоногова по рассказу Леонида Андреева «Губернатор», написанный по событиям «Кровавого воскресенья». Андрей Могучий поставил его в канун столетия революции, создав не конъюнктурное, а эпическое полотно символистского толка.

Главное, что поражает в спектакле – цельность театрального текста. Невероятному, обжигающему рассказу Андреева, который иногда называют, в силу его насыщенности, микророманом, найден идеальный сценический эквивалент. Строй рассказа сохранен – короткий спектакль поделен на 11 главок, текст от автора звучит голосом извне, нарочито бесстрастно его читает Василий Реутов, словно глядя на события сверху, безоценочно, добавляя сухих исторических фактов: нерешенный конфликт первой революции закономерно вылился в последующую. Реплики второстепенных персонажей и перемешаны, и сжаты, но крайне деликатно и вдумчиво. Так, что, не перечтя рассказа, возможно, и не заметишь измененной литературной основы (композиция – Светлана Щагина). Звучанию беспощадного слова вторит холодящая музыка Олега Каравайчука, а визуализировали пограничное состояние между жизнью и смертью художник Александр Шишкин и светохудожник Стас Свистунович, воплотив смену локаций то суженным до казенной ячейки должностного сознания, то распахнутым пространством революционного разгула.

Губернатор Петр Ильич (кажется, будто Дмитрий Воробьев играет его только лишь мысленно, так мало он говорит и так ощутимо бьется мысль на сцене) меряет военными шагами свой кабинет между унылых стен. Накануне были расстреляны голодающие рабочие – 47 человек, включая женщин и детей. «Взмах белого платка, выстрелы, кровь». Отдавал приказ он, затем было получено одобрение из Петербурга, ведь защищал общественный порядок, выполнял государственный долг. Но почему так черно и тоскливо внутри и скоро станет совсем беспросветно снаружи?

Еще до начала повествования флешбэком явлен пролог: посланники «древнего, седого закона, смерть карающего смертью» деловито спускаются «с небес» (с колосников натурально подаются две параллельные лестницы)– в черных котелках и железных крыльях – латах. Неумолимо материализуются в губернаторской спальне, где изголовье кровати – зеркала, замыкающие сознание в тупике, – и стреляют в упор, в подушку, прикрывшую голову. В воздух роем взвиваются перья. Именно их – черных ангелов-агентов – Губернатор и ждал – «огромным, темным ожиданием», погружая зрительный зал в тягучую немую паузу бездействия и тревоги.

Могучий расставляет сильные акценты, заставляет по-настоящему сострадать Губернатору, проникаться его болью, еще больше загоняя зрителя в этот моральный узус – жалости к невольному убийце. Нет единой правды, у каждого она – своя. Ошарашенное поступком, сознание Губернатора начинает замечать раньше неприметные, но такие типичные для России, вещи. Непролазную грязь (и в доказательство он отрывает затертые обои), жуткие, разбитые революционными пулями, зияющие хищным оскалом окна. За роскошный траурный стол усаживают бутафорские фигуры рабочих, гвардейцы стреляют снова и снова, и кукол утягивают вниз – быстро и страшно. Такую же пугающую бутафорию во всю ширь портала выкатывают на обозрение Губернатору: двойной ряд мертвецов вповалку, «как на какой-то необыкновенной выставке». Стол перекочевывает в губернаторскую гостиную, но даже роскошные изумрудные портьеры цвета казенного сукна (Шишкин делает оттенок лейтмотивом визуального ряда) не могут скрыть невыносимо пошлое мещанство быта. Тут режиссер значительно усилил образ губернаторской жены (Ирина Патракова играет ее с особым нажимом)– прожженой лицемерки, откровенно держащей в любовниках подчиненного мужа – ловкого чиновника по особым поручениям (Анатолий Петров). Впервые, может быть, напрямую заговорив с рабочим (его в старой манере исполняет Георгий Штиль), Губернатор чувствует себя крайне неловко и, подавая монету, нелепо спотыкается. Читает анонимные письма с угрозами, устало откладывает, ложится как ребенок на стол: «Пожалейте меня кто-нибудь», – шепчет он в гнетущем одиночестве.

В атмосферу ожидания «приговора» кошмаром врываются видения городка – действие происходит в безымянной провинции на рабочей улице. Зал оглушает «Симфония гудков», на сцене за секунду вырастает целая инсталляция, наподобие авангардистких иллюстраций. Перевернутые, подвешенные за ноги, тела, красный свет кочегарок, серый удушающий дым и невыносимый заводской грохот – эту аллегорию венчает устрашающий монолог – утробный вой Рабочего (Руслан Барабанов). Слова из запрещенной цензурой пьесы Андреева «Царь Голод» стучат камнем и металлом: «Меня плющит железный молот. Он выдавливает кровь из моих жил – он ломает кости – он делает меня плоским, как кровельное железо. Где мое тело? Где моя кровь? Где моя душа?» Тут нельзя не вспомнить и Некрасова, сцену из «Железной дороги», когда маленький барчонок видит за стеклом поезда призраки рабочих-мертвецов: «В мире есть царь: этот царь беспощаден/ Голод названье ему/ …Ходит за плугом, стоит за плечами/ Каменотесцев, ткачей/ Он-то согнал сюда массы народные/ Многие — в страшной борьбе,/ К жизни воззвав эти дебри бесплодные,/ Гроб обрели здесь себе».

Время летит скоропостижно. И пуля возмездия настигает Губернатора, а он от нее и не прячется. В финале та самая гимназистка (Александра Магелатова) в белом передничке, написавшая наивное девическое письмо о жалости к его мучениям («Ведь вы тоже несчастный человек, достойный сожаления»), множится, как в помутненном взоре умирающего, вьется в ручейке подружек, но за их спинами уже виднеются вооруженные гвардейцы. Вскоре она остается на сцене одна – между прошлым и будущим – и произносит такие важные и такие простые слова – нужно любить человека.

Читайте также: Кирилл Серебренников и Константин Богомолов вернулись в конкурс