0
3114
Газета Культура Интернет-версия

23.10.2018 18:07:00

Дмитрий Волкострелов: "У меня нет представления об идеальном"

Театральный режиссер – о своем творчестве, провокациях и зрителях

Тэги: театр, театральный режиссер, дмитрий волкострелов, интервью

Полная On-Line версия

театр, театральный режиссер, дмитрий волкострелов, интервью Фото предоставлено Театром "Приют комедианта"

Дмитрий Волкострелов – ученик Льва Додина, променявший работу в кино и государственном театре на возможность заниматься собственными театральными поисками в небольшом кругу единомышленников. Режиссер не любит большие площадки, и созданный им в Петербурге «театр post» манифестирует свое творчество как театр в принципиально нетеатральных пространствах. Его называют главным экспериментатором российской сцены, но он каждый раз удивляется и часто спорит с этим определением. В ноябре в Москве пройдут совместные гастроли петербургского театра «Приют комедианта» и премии для молодых театральных деятелей «Прорыв», лауреатом которой за лучшую режиссуру несколько лет подряд становился Волкострелов. Петербургский театральный критик Юлия ОСЕЕВА поговорила с Дмитрием ВОЛКОСТРЕЛОВЫМ о режиссерских принципах, современной публике и о «скандальной» постановке «Любовная история» – спектакле «до последнего зрителя», который тоже приедет из Петербурга в Москву.

Уже ваши ранние спектакли были довольно радикальны: от 5-минутного «Солдата» до 8-часовой постановки по пьесам Марка Равенхилла. И часто звучит мысль, что все это эксперимент над зрителями.

– Радикализма никакого не было – это не радикальные спектакли, это радикальные тексты. Изначальная интенция – как правило, текст, с которым мы работаем. Есть история – Павла Пряжко, Марка Равенхилла, Хайнера Мюллера – и мы находим, как нам кажется, наиболее адекватный театральный язык для того, чтобы ее рассказать.

Но зрители иногда выходят с ваших спектаклей, чувствуя себя обманутыми, требуют вернуть деньги за билеты – по крайней мере и на «Солдате» было так, и на «Любовной истории», когда она только вышла. Вам кажется, за прошедшие годы публика изменилась? Или, может быть, театр?

– Я не готов говорить за весь российский театр. И, кстати, на «Солдате» такого не было – мы никого не обманывали и зрители знали, что едут через всю Москву смотреть спектакль, который будет идти 7–9 минут. И сейчас мне кажется, что на показе «Любовной истории» в Петербурге – после большого перерыва – была какая-то совсем другая публика. Информационная среда поменялась. Недавно в Москве у нас было еще одно возвращение – «1968. Новый мир», три года спектакль не игрался, и понятно, что имеет значение площадка – премьера была в Театре на Таганке, а возвращение спектакля – в музее «Гараж», который находится в здании бывшего кафе, построенного как раз в 1968 году. Мне действительно кажется, что публика поменялась. Может быть, это громкое заявление, но я в том числе связываю это с тем, что мы все это время продолжали работать и продолжаем.

У вас есть ожидания от московских зрителей, как вам кажется, будут ли они отличаться от петербургских? Вы ставили спектакли в Москве, но все они прожили недолго.

– Ну почему же, «Русскiй романсъ» игрался три сезона, и это вполне приличный срок. А «Три дня в аду» – совсем другая история, мне кажется, что это был немного спектакль из будущего, что ли, и это повлияло на длину его сценической жизни. Я по своему опыту знаю, что московский зритель – он более открыт, мы часто ездим с «театром post» на гастроли. Каких-то специальных ожиданий у меня нет, сейчас просто интересно, как именно «Любовную историю» публика воспримет, потому что за ним закрепилась какая-то скандальная репутация, будто мы кого-то на что-то провоцируем.

IMG_6454.jpg
Фото предоставлено Театром "Приют комедианта"

Ваш спектакль по-настоящему красивый. И хочется узнать: что для вас важнее – эстетика или структура?

– Это вещи, которые взаимно друг друга дополняют. Для меня очень важна визуальная составляющая, но если рассматривать структуру, зарисовать ее, на мой взгляд, она тоже очень интересна. Я давно думал про Мюллера, про его тексты, начал читать его книгу и решил, что стоит начать именно с этой истории. Очень раннего, малоизвестного и, в общем-то, нетеатрального текста. Сразу было понятно, что структура спектакля будет повторять структуру новеллы, что именно от нее мы будем отталкиваться и в художественном решении тоже (новелла Хайнера Мюллера – история о молодом студенте, изучавшем вопросы гендерного равенства, и его девушки, с которой он знакомится, затем настаивает на аборте, игнорируя то самое равенство. – «НГ»).

Как вы репетировали? Я знаю, что когда вы репетировали спектакль «Поле», вы исследовали серьезные вопросы квантовой физики. А здесь как, тоже исследовали тему или пробовали репетировать с киданием жребия?

– Да, мы и тут много разговаривали, изучали темы и материалы того времени. А жребий почему вообще возник? Мы же много говорили о равноправии и в нашей жизни, актерско-режиссерском равноправии. Понятно, что я режиссер, и у меня есть право и кажущаяся необходимость сказать всем: так, ты будешь выходить первым, ты вторым, ты третьим, а ты четвертым. И какое в этом равноправие? И мы пришли к такому решению: за кулисами перед каждой сценой актеры бросают жребий и только в этот момент узнают, какой фрагмент текста кем сейчас будет исполняться. В начале спектакля я не знаю, например, кто будет первым стоять на сцене. И они тоже не знают. И вот тут мы равны в нашем общем незнании.

Какими они тогда выходят со спектакля? Тяжело, наверное, в таком напряжении постоянно находиться?

– Усталыми и счастливыми (смеется). Ну конечно, финал, который все не заканчивается и не заканчивается, повторяется и повторяется, дается исполнителям тяжело. На нашем последнем спектакле финальная сцена повторялась, наверное, часа полтора. С одной стороны, разумеется, есть усталость, а с другой – вырабатывается адреналин. Для нас это не меньшее событие, чем для зрителей, когда последний человек остается в зале.

Зрители делятся на несколько категорий по своему отношению к тому, что они видят в репетитивном финале. Есть такие, с которыми действительно что-то важное происходит, поэтому они остаются и не уходят какое-то время. А есть зрители, которые сидят просто так. Назло, наверное, или просто сидят и болтают между собой, в телефоны смотрят.

А у вас есть представление об идеальном финале этого спектакля?

– Нет. У меня вообще нет представления об идеальном.

Вы говорите о переживаниях, которые происходят со зрителями, но вы же тоже, наверное, как-то реагируете, когда видите, что со вчерашнего показа все ушли, а сегодня кто-то сидит в телефоне. Это же тоже на вас как-то влияет?

– Конечно, влияет. И когда я вижу, например, что зрители сидят до полуночи, я думаю, что должно же тут возникать какое-то милосердие к актерам, что ли. Если с тобой благодаря им и этому спектаклю что-то произошло, то после этого события имеет смысл поскорее уйти, потому что для них это будет высшая степень благодарности. Парадокс такой, да? Обычно актеры не хотят, чтобы зрители быстро уходили, а здесь наоборот. А публика иногда продолжает сидеть по принципу – кто кого пересидит. Как будто не готова понять, что людям по другую сторону сцены на самом деле тяжело, какая-то иногда возникает неспособность к состраданию, к эмпатии.

И в каком смысле тогда финал – это просто соответствующее этой истории завершение?

– Это история про равноправие, и в этой теме неважно, мужчина это или женщина, актер или зритель: где граница одних прав и нарушение других – вот вопрос.

А что такое для вас равноправие?

– Достаточно трудная работа, которую еще не одно поколение должно будет совершать. Им придется преодолевать большое количество косности и штампов, в каком-то смысле уничтожать даже. Особенно в России, понятное дело. Нам одна из актрис рассказала историю про своего знакомого, который живет в глубинке, у него хорошая семья, родился ребенок. А работа жены просто по финансовым показателям гораздо более выгодная, и они приняли решение, что с ребенком будет сидеть он. Понятная ситуация, но когда это произошло, то практические все друзья этого молодого человека от него отвернулись и прекратили с ним общение. Это пример равноправия, разделения ответственности – и того, как общество к этому относится. То есть равноправие – это ответственность.

К какому направлению вы себя относите?

– Ой-ой-ой. Как поет певица Монеточка: «Я такая пост-пост, я такая мета-мета». Если серьезно, то сегодня смысл или одна из задач, возможностей, что ли, – создавать разнообразие в том, что касается театра или другого искусства. Поэтому отнести себя к какому-то направлению – это поставить на себе крест. Мне интересна история с метамодернизмом, про нее интересно иногда подумать, но я не стал бы себя относить к нему – и вообще, это не совсем моя работа. Так-то мы просто спектакли делаем. 


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Вице-президент США назвала главного врага Америки

Вице-президент США назвала главного врага Америки

Геннадий Петров

Харрис сочла ключевым противником своей страны Иран, а не Россию и Китай

0
2079
Тюремные мечты Дон Кихота

Тюремные мечты Дон Кихота

Владимир Дудин

Премьера мюзикла "Человек Ламанчский" состоялась в Самаре

0
1446
Алексей Бородин вернул на сцену малоизвестную пьесу Серебряного века

Алексей Бородин вернул на сцену малоизвестную пьесу Серебряного века

Елизавета Авдошина

Несколько дней из жизни усадьбы

0
1246
Максим Севриновский играет лишнего человека

Максим Севриновский играет лишнего человека

Елизавета Авдошина

На Симоновской сцене Театра Вахтангова состоялась премьера "Утиной охоты"

0
2471

Другие новости