Русалка в свадебном платье

Зритель любуется подлинно сказочными сценами. Фото Дамира Юсупова/Большой театр

Новый спектакль Большого театра – историческое событие. В отличие от «Русалки» Даргомыжского одноименную оперу Антонина Дворжака в этом театре еще не показывали. Восстановить подобную несправедливость поручили Тимофею Кулябину – одному из самых ярких театральных режиссеров, известному широкой публике по скандальной истории с постановкой оперы «Тангейзер» в Новосибирске. В Большом театре Кулябин дебютировал со спектаклем «Дон Паскуале», и удачно сложившаяся здесь творческая команда взялась за другой романтический сюжет. Режиссер не раз признавался в любви к этой эпохе и вместе со своим постоянным драматургом Ильей Кухаренко даже успел на таких сюжетах «набить руку» в опере.

Сказка о любви волшебного персонажа к человеку (которая в отличие от более известной версии Андерсена фольклоризирована) предстает у Кулябина в трех вариантах – это и непересекающиеся истории, и полифонически сплетенные линии одного сюжета. Первый акт – некая ирония над традиционными оперными спектаклями: вместо ожидаемой «режоперы» зритель любуется подлинно сказочными сценами, например, колдовством ведьмы Ежибабы (фантазия художника по костюмам Гали Солодовниковой впечатляет). Во втором акте Кулябин словно предлагает посмотреть нам эпизод из сериала «Не родись красивой» – Невеста, постоянно спотыкающаяся дурнушка в очках, страдает от того, что Жених изменяет ей с гламурной красавицей Княжной  и развлекается с друзьями-хипстерами. А третий акт неожиданно вскрывает главную идею спектакля: сказочное действие оказывается не чем иным, как галлюцинацией, некой трансляцией измененного состояния девушки, лежащей в коме.

Полностью сохранив либретто Ярослава Квапила, режиссер тонко скрепляет непохожие друг на друга детали одной мозаики. Встреча Принца и Русалки происходит в лесу, но они сидят в креслах кинотеатра, героиня – в свадебном платье и с попкорном в руках; Жених расстроен, что Невеста не говорит ни слова, а та не может найти себе места среди людей; фата Невесты появляется в руках Водяного, а платье Русалки – у Жениха. Быт превращается в сказку, сказка – в быт, действие балансирует на грани реальности и выдумки, а понять, в каком измерении мы находимся, помогают сценография и видеодизайн (Олег Головко и Александр Лобанов). Возникает настоящий кинокадр из фэнтези (темный лес, луна, струящийся водопад), расположенный на верхнем ярусе, затем действие переносится в фойе богатого особняка, в центре которого – декоративный фонтан со статуей Русалки, а в конце «волшебный лес» становится надстройкой над интерьером больничной палаты.

В финале Кулябин вводит на сцену артистов миманса, которые не поют, а синхронно дублируют действия сказочных персонажей (Врач – Ежибабы, Отец Невесты – Водяного и т.д.). Пытаясь дать развязку одновременно трех историй, режиссер, как в лучших традициях романтизма, соединяет высокое с низким: Жених под воздействием наркотических средств и алкоголя захлебывается в рвоте, а Русалка молится о душе умершего Принца. Впрочем, такое решение, к сожалению, стерло то, что отчетливо наблюдается в либретто и самой партитуре, – вагнеровскую идею Liebestod (смерть в любви и наоборот). Но стоит ли говорить о том, какой эффект эта сцена произвела на публику.

Дирижер Айнарс Рубикис приблизил и без того «приторную» музыку Дворжака к симфоническим поэмам Рихарда Штрауса, подчеркивая всплывающие лейтмотивы и в особенности «темы зла». В жанрово-народных сценах оркестр, правда, не успевал переключаться в другую образную сферу, зато полонез, вальс и другие танцы, звучавшие в день свадьбы Русалки и Принца, были сыграны с нарочито преувеличенной торжественностью.

К счастью, опера звучала на языке оригинала с русскими супратитрами на экранах. Выучить непростой для произношения чешский язык пришлось солистам Большого театра, примерившим на себя сказочно-реальные образы. Динара Алиева, ранее уже исполнявшая партию Русалки, вокально была достаточно убедительна, но образ ее героини получился чересчур земным, драматичным, как в операх Верди. Чего нельзя сказать о ведьме Ежибабе: Елене Манистиной удалось не просто показать ее как олицетворение злых сил, но и подчеркнуть народные интонации ее вокального мелоса. Принц (Олег Долгов), особенно во втором акте, обращал на себя внимание не столько вокалом, сколько поведением на сцене – порой этого было, что называется, too much. Еще один немаловажный персонаж – Водяной (венгерский певец Миклош Себестьен): его горестная фраза «Беда, беда» (ударение на первый слог) убеждала в искренности чувств отца к дочери и в том, что и сказочные существа умеют любить и страдать, как  люди.