Оперу «Поругание Лукреции» Бриттена показали в рамках фестиваля «Видеть музыку»

Наследию Бенджамина Бриттена в России повезло: как минимум пять его опер видело свет российских театральных рамп, однако «Поругание Лукреции» оставалось раритетом. Лишь раз, в 2005 году, Юрий Александров осуществил постановку театре в «Санкт-Петербургъ  Опера», где  ещё   до недавнего времени  «Лукрецию» очень редко, но играли, даже на гастроли возили. 

 С  прошлого сезона  это название включено в афишу Новой  Оперы.  Режиссёр Екатерина Одегова и сценограф Этель Иошпа в  команде с дирижёром Яном Латам-Кёнигом и драматургом Михаилом Мугинштейном  создали сильный спектакль о жёстком мужском мире, где привыкли только  брать, - и о противостоянии ему женственной духовности.  Камерность произведения (восемь  солистов-вокалистов и ансамбль из тринадцати  великолепных  инструменталистов),   лаконичность сценографического решения,  подчёркнутое мизансценическое немногословие вовсе   не мешают,  напротив, помогают  этому спектаклю подняться до  нечастой в  оперном  представлении значительности высказывания: что есть насилие над личностью и как с этим жить.  

Фирменный знак постановочной  команды, создавшей в родном театре не только «Лукрецию»,  но  целый ряд интересных   спектаклей - тщательная  проработка музыкального текста как подлинного фундамента продуманного и  глубоко прочувствованного спектакля.  В нём   нет ничего случайного - ни одной детали, ни единого лишнего жеста. Всё связано, всё работает на нравственную идею, вырастающую до высокого обобщения. Популярный в искусстве античный сюжет использован автором музыки, а за ним и постановщиками как повод для   философско-христианского рассуждения о природе подлинной свободы личности, о силе чувственного и красоте духовного, о невозможности жить в компромиссе с самим собой.

Освоенный западной теологией античный сюжет,  обработанный  либреттистом Рональдом Дунканом и самим Бриттеном, сохранил   рудимент греческой трагедии: введен мужской и женский хор в лице двух   свидетелей-рассказчиков.  В спектакле Новой Оперы это тенор и сопрано -  в  чёрно-белых  костюмах,  босые, на первый взгляд словно абсолютно нейтральные. Но активно взаимодействуя между собой и с участниками драмы, принимая мужскую или женскую сторону, они тоже проживают свои достаточно напряжённые взаимоотношения: и сдерживаемую тревогу  рядом со  взвинченными полупьяными  воинами в первой сцене, и умиротворяющий покой ритуального  развешивания белых полотняных  рубах вместе с женщинами; и острую агрессию, почти насилие, когда  благочестивый мужчина–хор   звереет не хуже  Тарквиния,  силой удерживая  женщину-свидетеля от помощи Лукреции. Исполнители этих персонажей превосходны, особенно Георгий Фараджев с его квази-инструментальным пением и отличным английским произношением.  

Спектакль, вслед за музыкой,  лишен плоской однозначности: героиня  выбирает смерть не только потому, что обесчещена, всё куда сложнее. Мощное мужское естество Тарквиния в какой-то момент захватывает её. В своём ночном одиночестве Лукреция не сразу распознаёт, кто дарит ей чувственный поцелуй, отвечает нежной лаской, и лишь потом понимает, что это не Коллатин, её муж. Влечение Тарквиния –  разрушающая сила: «Красота не может быть чиста! Если ею не наслаждаться, она тщетна!» - вот девиз великолепного самца.  Духовность его не отягощает. Как не отягощает и другого воина – Юния (Илья Кузьмин), заражённого  ещё и дикой завистью к Коллатину, счастливому мужу верной и прекрасной Лукреции.  Юнию, этому бриттеновскому Яго не составляет труда раззадорить эротическую агрессивность царевича, привыкшего получать всё: («Сын царя желает, значит смеет!») и уничтожить гармоничную цельность Лукреции. 

Но в ней, в этой хрупкой женщине, параллельно с  чувственным началом сильна высокая духовность. Лукреция борется с вожделением Тарквиния до последнего. А когда понимает, что обессилена, отдаётся, широко раскинув руки, словно распятая на кресте. И Тарквиний уносит её в глубину сцены долой от зрительских глаз. Для сцены насилия – жёсткой, почти животно-эротичной, но сделанной красиво, найдена пластика, не шокирующая натуралистичностью, но и не оставляющая сомнений в содеянном. А главное, в ней много смыслов, органично поданных зрителю настоящими актёрами-певцами Гаяне Бабаджанян и Дмитрием Орловым: не только властная алчность, но и подлинная страсть Тарквиния; не только физическое сопротивление Лукреции, но и её жертвенность в смешении с мощными  чувственными вибрациями, её выбор смерти  как  искупления чужого,  хищного  и своего, невольного  греха.  

Тема христианского смирения, тема креста в контекст языческого сюжета вписана  отчётливо:  с распятием ассоциируется не только мизансцена  в момент смирения Лукреции с насилием:  развешивают  белые рубахи – одна так и остаётся висеть полотняным символом распятия - а потом  складывают их, разложив предварительно на груди в форме креста.  («Что бы сердца не ощущали, их руки складывают чистое полотно» – говорит женщина- хор). Сама деревянная сценическая площадка, нависающая над оркестровой ямой, которая раздвигается в центральных сценах и  образует стержень – проход,  в результате принимает  конфигурацию креста. Но в этом нет ничего от церковной назидательности: всё органично, как сама природа.

В стильном и строгом изобразительном ряду (имитирующие холодный металл завесы, тёплый цвет деревянного настила, чёрный зеркальный пол) есть, на мой взгляд, некоторые вкусовые передержки в подчёркивании мужской агрессивности (жилеты военных костюмов утыканы огромными колючками, отчего персонажи в начале спектакля напоминают  дикобразов) и женской  роковой  обречённости (не радующие изысканной  художественностью  гирлянды из цветов-водорослей, которые, подобно мифологическим Норнам, прядут женщины). 

 Но ни мелкие шероховатости, ни важные образно-смысловые достоинства спектакля не лезут в глаза   назойливо. Они воспринимаются как часть  музыкально-театральной материи, в которую  гармонично вплетено очень многое:  античное величие и христианская философия, средневековые мотивы поэм о нежной  женственности прекрасных дам, коротающих жизнь в одиночестве («Как жестоки мужчины, что учат нас любви!») и аскетичная  строгость англо-саксонских легенд, бездонность прозрачного водного мира    и   жёсткость выжженной  войной земли.

А в центре – Человек. Личность. Женщина. Не принявшая насилие. В каком бы обличии оно не предстало. Это не только прочитано в сюжете, это услышано в многосмысловой музыке Бриттена, красоту которой и описывать не нужно: она  в спектакле не только превосходно звучит, но и материализуется в том, что происходит на сцене. Как верно, что спектакль «Поругание Лукреции» был показан на фестивале «Видеть музыку»: он идеально отвечает этому девизу.