"Лавр" уходит в небо. Премьеру по роману Водолазкина представили на сцене МХАТа имени М. Горького

Рыжеволосая Устина озарила светом жилище одинокого Рукинца. Фото с сайта www.mxat-teatr.ru

Перевести на язык сцены «юродский» титулованный роман Евгения Водолазкина, сделав спектакль самостоятельным художественным произведением, – такую титанически амбициозную задачу поставили перед собой режиссеры Эдуард Бояков и Сергей Глазков.

Основные сюжетные вехи псевдожития остались нетронутыми. Устина, жена целителя Арсения Рукинца, умирает при родах. Чтобы отмолить ее душу, он отправляется странствовать и в итоге принимает схиму. Зерно, из которого вырастает театральный «Лавр», кроется в диалоге Арсения со старцем у Гроба Господня, именно там звучит мысль о горизонтальном, земном пути человека и пути вертикальном, ведущем к Богу: «А разве Христос не общее направление (…)? Какого же направления ты еще ищешь?» Художник-постановщик Александр Цветной закольцевал композицию с помощью угловой декорации: в начале она представляет собой уютную избу, а в финале – такую же по форме холодную пещеру схимника. Арсений прошел от Рукиной слободки до Иерусалима и вернулся в родные места, к своему «нулевому километру». Цветной словно подчеркивает, что герой, совершив круг, не смог обрести покой, потому что не земные странствия должны увлекать «паче меры».

Путь вертикальный символизирует масштабная, отсылающая к житийной иконе четырехъярусная металлическая конструкция с квадратными окнами-клеймами. Это своеобразная модель космоса. Наверху живет создатель вселенной, он же Рассказчик в исполнении Дмитрия Певцова. На втором этаже поселилось музыкальное трио Варвары Котовой, Сергея Калачева и Петра Главатских – вероятно, ангелы, которые услаждают уши творца и зрителей. Подобно тому, как в прозе Водолазкина сочетаются старославянский язык и вопиющий канцелярит, в музыке спектакля звучат партии колесной лиры, гуслей, бас-гитары и маримбы. Варвара Котова мастерски играет мелизмами и выводит узорчатые попевки. Ее мелодия то мерцает блюзовыми диссонансами, то под сопровождение ударных инструментов обретает дискотечный драйв, сохраняя при этом прелесть фольклора (музыкальный продюсер – композитор Кузьма Бодров).

Нижний ярус портала находится на одном уровне со сценой, то есть с миром смертных – здесь высятся кладбищенские кресты. Когда кто-то из героев умирает, его душа поднимается на лифте и поселяется в свободной клейме. Художник по свету Алексей Наумов и арт-директор видео Даниил Кутузов сделали так, чтобы эта гигантская икона переливалась красками и смыслами, превращаясь то в мозаику, то в старославянскую азбуку, то в GPS-навигатор.

Между небом и землей застревает лифт с душой Устины: девушка умерла, не успев покаяться и причаститься. Режиссеры удачно нашли говорящую деталь: волосы возлюбленной Арсения такие же яркие, как и огонь в печке, – Устина озарила светом жилище одинокого Рукинца. Алиса Гребенщикова создает образ нежной звонкоголосой девушки, которая по-детски удивляется красоте земного бытия. Символично, что со смертью героини пламя гаснет. Метель врывается в келью Никандра вместе с истошными криками целителя, но старец знает, что ничего исправить уже нельзя. Леонид Якубович вкладывает в роль старца глубокое сочувствие Арсению: чтобы спасти душу Устины, юноша должен отдать ей свою жизнь и отказаться от собственного «я».

Герой перерождается не один раз. Юный Никита Кашеваров и Валентин Клементьев переносят зрителя в средневековую волшебную сказку, где всезнающий дед открывает внуку премудрости врачебного ремесла. Арсений взрослеет, теряет жену и в ее честь называет себя Устином. Евгений Кананыхин тонко передает момент душевного слома, когда молодой человек отрекается от своей личности и переодевается в лохмотья. После путешествия в Иерусалим Устин принимает постриг с именем Амвросий. И здесь происходит неожиданная метаморфоза, потому что Кананыхина сменяет Дмитрий Певцов – актер, до этого момента исполнявший роль Автора-Рассказчика. Следует отметить, что постановщики решили не делать пьесу из романа и сохранили оригинальный текст, благодаря чему все действующие лица спектакля в той или иной мере тоже оказываются рассказчиками. Поэтому, например, Арсений описывает сцену родов от третьего лица.

Итак, главный Рассказчик становится монахом, а затем – схимником Лавром и удаляется жить в пещеру рядом с Рукиной слободкой. История повторяется: судьба дарует ему возможность искупить грех перед женой и приводит к отшельнику беременную Анастасию. Роды, как и в начале, показаны условно, и этот сценический прием открыл в романе новую глубину. Лавр падает на колени по центру между лавкой, где в муках корчится Анастасия, и пустым жилищем, которое напоминает избу, где он был счастлив в молодости. Из клеймы печально смотрит душа Устины. Все трое, качая воображаемого ребенка, крестообразно складывают руки, словно ожидают причастия (думали об этом режиссеры или нет – вопрос). И важна здесь не церковная догматика – для героев не имеет значения, правую руку класть на левую или наоборот, – а неуловимая художественная правда, ради которой создаются произведения искусства.

Именно такое, художественное, «причастие» и есть вершина духовного пути Лавра на сцене МХАТа. Когда схимник умирает, над порталом загорается золотой крест, в общем-то, симметричный кладбищенским крестам на земле: страдалец заслужил прощение и обрел жизнь вечную. Постановщики не просто приспособили шедевр Водолазкина к театральным подмосткам, они высветили в тексте оригинальные сценические решения и с их помощью обогатили зрительское восприятие одного из главных современных романов о Боге.