Елизавета Авдошина
Гипертрофированные маски художницы Татьяны Нерсисян в спектакле «Ревизор». Фото М. Никитина с сайта www.puppet.krl.muzkult.ru
Кроме Центрального театра кукол им. Образцова на премию «Золотая маска – 2023» в категории «Лучший спектакль в кукольном театре» претендуют коллективы из регионов – из Карелии, с Алтая и Урала. Причем все они работали с режиссерами из Белоруссии, где давно наблюдается расцвет кукольного театра новой формации, театра фигуративного, в котором человек и предмет-маска-кукла получают равноправные роли.
Белорусский феномен можно объяснить и пассионариями местной академии искусств, откуда выпускаются самобытные режиссеры и художники-кукольники, и причудливым сплавом традиций европейского формального театра и русского психологического. Наиболее точно такое явление отразила постановка Игоря Казакова в Петрозаводском театре кукол «Ревизор».
Карельские персонажи гоголевской комедии живут в преисподней, а может быть, и в той самой вечности Свидригайлова, которая похожа на закоптелую тесную комнатку с пауками по углам. Суженный, покосившийся павильончик выстроен на сцене. И нет разницы, происходит ли действие в нищем номере гостиницы, где на матрасе спит проигравшийся Хлестаков, или в богатом доме Городничего – везде выцветшие обои, тараканы и крысы невиданных размеров. На авансцене, напротив, размещены крошечные домики уездного города. Лиц нет, есть «свиные рыла», немо застывшие раз и навсегда в жутком выражении страха и подобострастия. Головы (вот так беда свалилась – едет ревизор!) с остановившимися глазами, жидкими волосками, большущими носами и отвисшей щербатой челюстью.
Гипертрофированные маски художницы Татьяны Нерсисян артисты надевают, оставляя вихлять только руки (пальцы нервно шевелятся) и ноги, причем иные исполнители закованы в маску почти до пят или перевернуты. Тогда лицевая часть маски оказывается на затылке, и актер ходит спиной. Бобчинский-Добчинский – маска с двумя головами, а Держиморда и вовсе с тремя, тогда как у озабоченного слуги Осипа шея вытянута в виде знака вопроса. Хлестаков (замечательная работа Родиона Михно) в представлении чиновников разрастается от малюсенькой головы из подполья до раздутой куклы в орденах и медалях. Живой же его портрет – ребяческая маска с придурковатым выражением, надетая на дьявольски изворотливый стан.
Этакие кэрроловские шалтай-болтаи и пугают, и смешат. Напоминают и знаменитых уродцев Дуды Пайвы, и предыдущий опыт художницы – постановку «Сад» того же карельского театра, где чеховские герои были одеты во вторую «кожу», и их лица вызывали жалость и отвращение.
Такие же мягкие, но объемные маски надевают на женский пол, жену и дочь Городничего, у которых подчеркнуты под платьями телесные формы, что провоцирует целую стихию юмора на сцене. Финал апокалиптичен: Городничий (Олег Романов создает сложный, драматический образ) сходит с ума от осознания полного краха. Что же дальше, если его, мошенника над мошенниками, обвели вокруг пальца? Перед тем как свет окончательно гаснет, мы видим его словно будущим Поприщиным.
И хотя трактовка режиссера достаточно традиционна, здесь и усиление религиозных мотивов, и мистический обман гоголевских самодуров «под управлением» его величества Случая, где фитюлька Хлестаков лишь триггер для их отмирающей совести, – психологическая нюансировка настоящего драматического спектакля вкупе с гротескной, фантасмагорической образностью дает фантастический эффект. Необычные условия работы актеров, запрятанных в огромные и тяжелые маски, особенно акцентируют их пластику и голос. И таким образом создают картину мрака и ужаса, физиологически ощутимого. К финалу зрительское напряжение так нарастает, что ожидание небесной кары вместе с Городничим предчувствует как будто каждый сидящий в зале.
Эстетическая сила постановки вследствие почти совершенного сочетания содержания и формы, режиссерской концепции и актерской игры, художественного образа и его многогранного эмоционального воздействия (и страшно до мурашек, и смешно до слез) воспринимается как исключительное событие театрального искусства.
К Поприщину Игорь Казаков возвращается в Екатеринбургском театре кукол, где поставил «Гоголь. Триптих», также отмеченный трагическим мировоззрением режиссера. Уральская труппа, менее натренированная экспериментами, сильно уступает карельской, и театральной магии не случается, однако тут примечателен уникальный сценарий режиссера, объединившего истории маленьких людей в показательную кукольную трилогию («Шинель», «Повесть о капитане Копейкине» и «Записки сумасшедшего»).
Актеры-рассказчики работают в живом плане, открытым приемом, беря «под опеку» судьбы кукол-персонажей, складывающиеся в трагедию человечности. Все они бьются о глухую департаментскую стену, сверху которой появляется «значительное лицо», здесь нужно безнадежно ждать аудиенции. Когда же права их грубо растаптываются бесчувственной бюрократией, их хоронят в ней же, в ее канцелярских ящиках-гробах (художники Ольга Дворовая, Денис Козлов). Акакий Башмачкин связан со стеной пуповиной, его младенческая, но старчески сморщенная голова не имеет продолжения в тельце, это мумифицированный эмбрион, ненадолго обретший «кокон» в новой шинели. Капитан Копейкин, инвалид войны («За что же я жизнью жертвовал, кровь проливал?»), буквально разваливается на части, не дождавшись обещанного пансиона, – ножки и ручки с костылем крепятся к кукольному туловищу на магниты. Сценическая метонимия воплощена в отдельно стоящей голове Поприщина, которой вскрывают череп, чтобы достать оттуда бредовые мысли-бумажки, в нее же поплевывает начальник департамента с рыбьей головой. Поприщин (Александр Шишкин) сходит с ума крайне натуралистично, некукольно, повисает над ящиком, обитым больничным кафелем, то беззащитно скукоживаясь, то зверски выкрикивая свой последний приговор этому обществу: «Вы лезете к престолу и называете себя патриотами, на самом же деле вы канцелярские сволочи, христопродавцы!»
«Маргинал-сериал» «Паша» театра кукол из Барнаула поставлен Александром Янушкевичем по книге «неинтеллигентских рассказов» «Добыть Тарковского» современного автора Павла Селукова, наследующего стиль Ерофеева и Довлатова. Зарисовки о провинциальных окраинах 90-х колоритны и отлично выбраны для взрослой постановки в кукольном театре, где условность открывает большую свободу и изобретательность, чем в драме. Да и тема нужная – об обществе, переполненном психологическим и социальным насилием. Но слабая инсценировка не позволяет спектаклю стать цельным произведением, есть лишь более или менее удачные или забавные сцены, объединенные лирическим героем, идеалистом-циником пацаном Пашей.
Намеренно неэстетичного вида куклы (художник Антон Болкунов) актеры надевают и как нарукавники, и как выпуклую «одежду» на другие части тела, на пояс или ногу, как бы прирастая своим героем. Их лица на набитой синтепоновой голове напечатаны на ткани и похожи на вырезки из журналов. Иногда актер оправдывает столь оригинальное существование куклы, проводит настоящее взаимодействие с ней: Паша придерживает эту кукольную голову как бицепс; его девушка надевает свою героиню как плавательный круг; отец Паши выглядит как мешок-ждун; мистическая сутенерша-повариха связана со своей головой накладной косой и устрашающе раскачивает ею.
Но чаще эти приспособления остаются «забытыми» деталями костюма, и тогда спектакль окончательно разваливается, потому что к серьезной драматической игре алтайская труппа явно не готова (есть и очевидные проблемы со сценической речью), а кукольная составляющая спектакля не столь впечатляет. Но говорит это лишь о том, что творчески театр растет только в постоянной кооперации с экспериментом, а не за один премьерный раз – с новым материалом, режиссером, художником.
