Марина Гайкович
|
|
«Большой – это мой театр, и другого варианта быть не могло». Фото со страницы Большого театра в «ВКонтакте» |
– Агунда, начать мне бы хотелось с концертного исполнения оперы Верди «Трубадур», которое не так давно с огромным успехом прошло в Большом театре. Это был ваш дебют в партии Азучены?
– Азучена – это та роль, которую я хотела бы включить в свой репертуар. Я очень много лет отказывалась от нее, потому что сюжетная линия вводила в ступор, я очень тяжело переживала историю этой героини. Комок подступает к горлу и не могу петь. Теперь, когда меня включили в состав «Трубадура», у меня особо выбора не было: это моя работа, и я поняла, что пришло время основательно ознакомиться с партией. Мы все очень ждали постановку, она должна была быть очень красочной и интересной, но театр ограничился концертным исполнением. В составе я была на страховочной позиции, о том, что я буду петь, мне сказали за три дня. Признаюсь, это был не просто стресс, а ощущение, что мне все это снится, морально я не была готова петь. Но работа была проведена колоссальная, это один из тех проектов, когда нам выписали профессионального коуча из Ла Скала Массимилиано Булло, который досконально выучил с нами партию. Для меня главное, что пережила эту партию психологически. Думаю, что в следующем сезоне я уже буду ее петь в театре «Новая Опера», поступило такое предложение.
Должна сказать, что у меня были прекрасные партнеры, мне посчастливилось дебютировать в прекрасном составе – с Хиблой Герзмавой, Иваном Гынгазовым, Игорем Головатенко. Неожиданно это оказалась удача для меня.
– Надо же, как страховка сработала…
– Честно говоря, в моей практике это впервые, когда сработала страховка. Меццо-сопрано отличаются хорошим здоровьем и стрессоустойчивостью. Мы почти не болеем, но даже если нездоровится, все равно выходим на сцену, и никто в зале этого не замечает. Тем не менее мы все люди, и бывают недуги, которые действительно не позволяют выйти на сцену – тогда и включается страховка.
– Какова ваша Азучена?
– Азучену часто изображают женщиной, потерявшей рассудок. Мне же кажется, что она глубоко несчастная и безнадежно отчаявшаяся женщина. Идея отомстить за мать была главной целью ее жизни, к которой она слепо шла! Другое дело, что она травмировала и окружающих ее людей, и себя саму. Я в своей трактовке не пыталась сыграть безумие, а сыграть ужасную ситуацию, в которую попала моя героиня. А уже после премьеры узнала, что и сам Верди не считал Азучену сумасшедшей.
– Вы сказали о стрессоустойчивости меццо-сопрано. Иначе не справиться, ведь все ваши героини – это женщины очень непростой судьбы и характера…
– Женщины непростые, ими одолевает не только любовь, но и жажда мести. Как правило, это женщины с пониженной социальной ответственностью – это колдуньи, ведьмы, гадалки, цыганки, роковые женщины. У сопрано в арсенале таких партий очень мало, а у нас – все.
– Как вы работаете над образом – определяете характер, поведение, мотивацию самостоятельно или в каждой постановке идете за режиссером?
– Это интересный вопрос. У меня есть подруга, она певица и живет в Швейцарии. Вот у нее совершенно другой подход к самостоятельной работе. Она не читает даже сюжет оперы, считает это пустой тратой времени. Потому что каждый режиссер все делает по-своему, и каждый раз, если у тебя есть представление о своей героине, ты будешь испытывать стресс, когда обнаруживаешь несостыковки между тем, что задумал композитор, и тем, что предлагает постановщик. В партитуре одна эпоха, а режиссер говорит, что мы в окопах все сидим, стреляем и т.д. Но я считаю, чтобы принять любую, даже самую сумасбродную идею режиссера, нужно понимать, от чего он отталкивался.
Так что при подготовке я читаю сюжет и историю оперы, потом я слушаю полностью ее в двух исполнениях – с носителями языка и с отечественными певцами, теми, которых люблю я. Даже если это зарубежная постановка, я обязательно послушаю, как эту партию делала Образцова или Архипова. Мне кажется, что если я пою оперу в России, то мне нужно адаптировать героя для российского менталитета, чтобы не было такой истории, которая случилась, когда я пела Кармен. Все ждали Образцову, а вышла Кулаева с европейским видением партии. Это многим не понравилось, а мы все же работаем для зрителя.
Потом я перестаю слушать записи, потому что люди по природе склонны к копированию, а я хочу сохранить свою индивидуальность по прочтению любого образа, даже маленького романса. Так что я начинаю учить партию без «напетых» штампов – так, как написал композитор.
– Наверняка и у вас были экстремальные предложения от режиссеров. Какое было для вас самым неожиданным?
– Да, было много раз, но самый показательной – это Кармен, которую Алексей Бородин представил как думающую и мудрую женщину, которая действует без необдуманных решений. Это, к сожалению, зритель не оценил, так как представляет себе Кармен совсем иной. На самом деле в этой идее есть смысл, только, возможно, средства нужно было несколько другие использовать, чтобы это было более выпукло, более ярко и понятно. В Кармен борется желание найти любовь и сохранить свободу – но эти вещи несовместимые. Ты можешь быть или свободной, или влюбленной. Мы попытались показать трагедию Кармен: ей не удалось сохранить любовь, но она умерла свободной.
– А ведь именно партия Кармен стала вашим условием для перехода в труппу Большого.
– Да, меня дважды звали в труппу, но я была очень привязана к «Новой Опере». И муж мой там работает, и я любила и люблю этот театр до сих пор. А Большой меня отпугивал стереотипами вроде «осиное гнездо», «тебя там уничтожат» и т.п. И когда Владимир Георгиевич меня пригласил и спросил: «ну когда же? Скажи мне, что ты хочешь?», я сказала, что хочу Кармен. Тогда это было моей мечтой. А сейчас я мечтаю о партии Далилы, и, к счастью, в следующем сезоне у нас будет постановка оперы «Самсон и Далила».
– Эти стереотипы были близки к истине?
– Конечно, нет. Переход в Большой театр стал для меня началом нового этапа в жизни. Я понимаю, что это мой театр, и другого варианта быть не могло.
– Представляю, как были счастливы твои родители, ведь ты из семьи вокалистов.
– К сожалению, они нас уже покинули… Моя мама застала мой взлет по карьерной лестнице, и для нее, конечно, это было очень важно. Окно в Большой театр с моим приходом для мамы было огромным подспорьем. Тем более что мама была вокальным педагогом, воспитала много певцов, и, конечно, для нее это было счастье.
– Сейчас вы и сами преподаете. Завершился проект «Институт оперы», где у вас были ученики, начинающие артисты. Это ваш педагогический дебют?
– Я когда-то преподавала вокал в музыкальной школе. Но на самом деле я оттягивала этот момент как можно дольше. Преподавательская деятельность – это отдельный пласт жизни, к которому я себя готовлю. Потому что мы все скоро уйдем на пенсию, она не за горами, и я понимаю, что следующий этап творческой деятельности – это преподавание. Поэтому я готовлюсь очень серьезно. Эта работа требует полной отдачи. А так как я действующая певица, то начни я активно учить, будет страдать либо преподавательская деятельность, либо исполнительская практика. Но от этого проекта я не отказалась, потому что он очень интересный и на редкость искренний. Мы потратили очень много времени, сил и любви, чтобы вложить свои знания в девочек и мальчиков. Я очень рада, что мои ученицы прошли в финал с самыми высокими баллами, две из них абсолютные лидеры.
В проекте было 50 человек, в финал вышли 20. Мы подготовили интересную, разнообразную программу, где представлены все языковые направления. Здорово, что в этом проекте были не только вокальные педагоги, но и коучи – по итальянскому, немецкому, французскому и, что очень важно, по русскому языку. Казалось, зачем? Но столкнулась с тем, что ребята действительно плохо поют по-русски, плохо фразируют, плохо формируют мысль. А важно, чтобы зрители не просто слова понимали, но смысл того, о чем ты поешь. Чтобы это отражала твоя органика, пластика.
На гала-концерте в «Зарядье» мы, педагоги, выступали только как иллюстраторы. Это был праздник наших студентов. Надеюсь, что это – наша смена. Они очень красивые и, главное, жаждущие работать, творить.
– В чем сила и слабость этого поколения?
– Это поколение сильно подготовкой. Мне кажется, они намного лучше нас.
Сейчас очень широкая платформа для образования, у нас такого не было. В 1990-е, когда я начинала, не был так распространен YouTube, не было такого разнообразия записей, не было возможности путешествовать. А им благодаря онлайн-платформам открыт весь мир, ведь даже наш проект работал онлайн. Огромное количество мастер-классов, частные уроки у любого педагога, невероятное количество конкурсов, все очень доступно. Они имеют возможность общаться, перемещаться – только было бы желание. Как раз желание учиться нас объединяет. И несмотря на то что сейчас мы в какой-то степени отрезаны от Европы, мы все равно знаем основные тенденции. Скажем, поколение Архиповой вообще не имело представления о том, как развивается опера в Европе. Позже появилась возможность выезжать. Что такое коучи, которые владеют секретами стилистики, произношения, вокалисты узнали уже в новом веке. Без коуча сейчас никому нельзя, даже признанным в мире певцам. А в советские времена работали сами.
Я сделала вывод, прослушав студентов "Института оперы", что есть огромное количество хороших певцов, хороших голосов. Они уже многое умеют. Им нужно помочь, подсказать, дать совет по репертуару. И мы работали не как вокальные педагоги, а как коучи, более опытные коллеги, которые могут подсказать, рекомендовать, дать совет, а уж воспользуются ли они этими знаниями – дело личное.
– В Москве вы учились в Центре оперного пения у самой Галины Вишневской. Чему вас научила Галина Павловна?
– Галина Павловна нас учила тому, что такое быть певицей, как не потеряться в огромном пиршестве артистов, как быть первой и удержать эти позиции. Ее советами я до сих пор пользуюсь, начиная от того, в каком виде приходить на урок – какие должны быть туфли, какие колготки, как выходить на сцену, как кланяться, как общаться с коллегами, с гримерами и костюмерами, что говорить, а о чем замолчать навсегда!
– Ничего себе!
– Конечно. С этого все начинается. Ты должна быть одета как артистка, прическа, ногти, ты должна быть идеальна во всем. Артисты должны излучать красоту, а потом уже заниматься ремеслом. Мы много работали над образом: я делала с ней партии Кармен, Любаши, Армнерис и очень много романсов. Недавно мы с Алексеем выступали на Рахманиновском фестивале, и дирижер сделал мне комплимент по поводу романса «Я ли в поле да не травушка была», сказал, что он будто посмотрел спектакль. Так этот романс был сделан с Галиной Павловной! Я считаю, что молодым певцам очень нужны педагоги, которые занимаются режиссерским наполнением образа – даже в романсе, не говоря уж об оперной партии. Партия Любаши, которая капитально у меня сделана, производит впечатление на зрителя, даже когда я не в голосе. Только вокалисты понимают, что это такое, а зритель сидит и кайфует. А за этим – огромная работа.
– Вы с мужем часто выступаете вместе. Вишневская ведь тоже выступала с Ростроповичем, он ей аккомпанировал. В ее книге она красочно описывает, что, рассорившись на репетициях, они в Большой зал шли по разные стороны Брюсова переулка…
– У нас был такой период, когда мы ссорились с Лешей при работе над программой. Но сейчас у нас так много точек соприкосновения даже помимо профессии и детей, что пришло четкое осознание общности: мы делаем одно дело и непременно нам нужно быть на одной стороне. Нас часто сравнивают, кто лучше, но между нами абсолютно нет ощущения соперничества. Наверное, отчасти поэтому наш дуэт очень нравится зрителям. Мы выступаем от души, с теплотой, зритель это чувствует.
Одно огорчает – у нас очень мало дуэтов. Как правило, с меццо-сопрано в дуэте поет драматический тенор, а Алексей не поет ни Манрико, ни Радамеса, ни Турриду, Самозванца не поет. В нашем репертуаре – Владимир Игоревич и Кончаковна, дуэт из «Капулетти и Монтекки», пять-шесть дуэтов. Поэтому мы максимально пытается выследить в музыкальной культуре материал для нас, мы даже «Ноктюрн» Бабаджаняна поем. У нас есть выстроенные программы, которые мы можем петь без репетиции. Мы кайфуем на сцене.
К слову, когда я только начинала петь, мне все тяжело давалось, я за неделю начинала готовиться к концерту, молчать, пить лекарства. И я спросила у своей коллеги: «У тебя все так легко, так органично, как ты это делаешь?». А она отвечает: «Я столько лет училась, что сейчас наступил момент, когда я пою и получаю от этого удовольствие». Для меня тогда это было не понятно, как это возможно, но сейчас – да. Я тщательно выбираю наряд, делаю прическу, чтобы волосок к волоску, полтора часа уходит на мейкап. Но когда ты выходишь и видишь озаренные лица зрителей, ты уже радуешься. Я начинаю петь, и мне уже хорошо, звук идет, и я понимаю, что он наполняет зал, что он наполняет сердца. Я действительно получаю удовольствие. Но это только потому, что я пою произведения, которые мне по голосу, с которыми я справляюсь, я не берусь за то, что мне не под силу. Зрителям кажется, что я все делаю играючи. Да, теперь играючи, потому что я вложила в это огромную кучу сил, времени, здоровья и души.
