Марина Гайкович
Фото Стаса Левшина / Пресс-служба MusicAeterna
Концертный зал «Зарядье» открыл сезон гастролями петербургских коллективов. Первые два дня здесь царил Валерий Гергиев с оркестром Мариинского театра, следующие два – Теодор Курентзис и MusicAeterna. Курентзис дважды сыграл в столице Тринадцатую симфонию Шостаковича, чье неофициальное название – по первой части – «Бабий Яр».
После плотной работы с симфониями Малера Курентзис обращает свое внимание на Шостаковича. Два года назад MusicAeterna привозила в Москву Четвертую, год назад в Зарядье играли Четырнадцатую, наконец, сейчас – Тринадцатую. Своевременность выбора трудно недооценить: вспомнить историю создания и мировой премьеры в начале 1960-х, перечитать стихи Евтушенко, услышать их возвышенную музыкальную интерпретацию, примерить этот образ на день сегодняшний…
Оттолкнувшись от поэмы «Бабий Яр», Шостакович движется в сторону осознания «гражданской нравственности», «реабилитации совести». Прямолинейные эскапады Евтушенко он музыкальными средствами превращает практически в литургию, приподнимает до библейских заповедей. С той только разницей, что вместо общечеловеческого «не убий» или «не укради» он, составляя композицию из стихов Евтушенко, практически обличает пороки современного ему общества. Впрочем, за пределы своей эпохи строки эти, увы, вышли.
«Юмор прятали в камеры, но черта с два удалось. Решетки и стены каменные он проходил насквозь» (2-я часть, «Юмор»).
«Это женщины России… Все они переносили, все они перенесут» (3-я часть, «В магазине»).
«Потихоньку людей приучали и на все налагали печать: где молчать бы – кричать приучали, и молчать – где бы надо кричать» (4-я часть, «Страхи»).
«За осознание планеты шел Галилей один на риск» (5-я часть, «Карьера»).
Премьеру симфонии должно было сорвать, но авторитет Шостаковича к тому времени оказался столь высок, что общественное осуждение «обошлось» бы куда дороже единственного исполнения, строго без записи (контрабандную все же сделали). Зал был оцеплен милицией. После исполнения, как писали очевидцы, в зале стояла тишина, а последующая овация длилась 50 минут.
Публика «Зарядья» аплодировала стоя, концертмейстеры групп – новая традиция оркестра – поздравляли своих музыкантов. Жаль, Теодор не поднял над головой партитуру, она того стоит. Но троекратное исполнение (3 сентября симфония прозвучала в Санкт-Петербурге) – уже есть преклонение перед гением Шостаковича. И да, Курентзис заставил зал замереть, никто не шелохнулся, пока он не опустил руки, словно завершил исполнение минутой молчания: сила музыки и текста заставляют пережить, зафиксировать услышанное.
Суровый текст партитуры написан для баса и мужского хора, где хор – лишь комментатор, эхо, усиливающее авторское «я». Алексей Тихомиров, проживший эту симфонию уже не раз, в том числе с Риккардо Мути, дирижером, по-своему читающему Шостаковича (Тринадцатая в их исполнении была номинирована на «Грэмми»), начинает «Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно…». «Мне страшно…» Поиски выхода из этого состояния, диктуемого и знаниями о трагедии на окраине Киева, и событиями сегодняшнего дня, и тревогами за день завтрашний: кажется, здесь берет начало интерпретация Курентзиса – или восприятие слушателя. Юмор, ирония, гротеск, мастером которых был Шостакович, у Курентзиса прячется, оборачиваясь скорее гневной гримасой. Кульминации – стремительны. Печальная лирика подобна пассакалии («В магазине»). А меланхоличный вальсок, словно наигрыш на шарманке, застывает в стеклянной вечности финала.
