Олег Липовецкий: "Театр – инструмент популяризации еврейской культуры"

В театре «Шалом» есть спектакли, билеты на который раскуплены на несколько месяцев вперед. Фото Марка Еленцова

Московский театр «Шалом» благодаря интенсивному развитию к третьему сезону с новой командой удвоил свои сценические площадки. Теперь зрители смогут приходить на спектакли «Шалома» и на Варшавском шоссе, и в самом центре Москвы. О том, как театр будет справляться с новыми задачами, и о том, чему помогает самый трагический опыт, режиссер Олег ЛИПОВЕЦКИЙ рассказал корреспонденту «НГ» Елизавете АВДОШИНОЙ.

– Театр «Шалом» получил вторую площадку – сцену бывшего Центра имени Мейерхольда (ЦИМ) на Новослободской, что там будет происходить?

– К ЦИМ у меня самые лучшие, теплые чувства, потому что я учился там в Школе театрального лидера и кроме тех знаний, которые так мне сейчас помогают, приобрел там настоящих друзей и высокопрофессиональных коллег. Этими контактами я дорожу и пользуюсь в работе и по сей день. Но приходим мы уже не в ЦИМ – его, к сожалению, расформировали два года назад, и после у здания были другие хозяева. Мы приходим в помещения на Новослободской, переданные нам Департаментом культуры Москвы.

Главное, что происходит историческое событие: 75 лет назад Еврейский театр (ГОСЕТ) был изгнан из помещения, где сейчас находится Театр на Малой Бронной.. Несправедливо изгнан. Как вы знаете, после убийства Соломона Михоэлса и расстрела Вениамина Зускина в течение 13 лет коллектива официально не существовало. Актеры были разогнаны, кто-то уехал из страны, единицы попали в другие театры. Спустя время коллектив воссоединился сначала в малом составе под руководством Биньямина Шварцмана. Труппа начала свою работу при Москонцерте, постепенно расширяясь и вырастая снова в полноценный коллектив – Московский еврейский драматический ансамбль. Ансамбль стал преемником ГОСЕТ не только через труппу, но и через репертуар. Играли спектакли, поставленные Михоэлсом. Театр продолжился, а в 80-х отделился от Москонцерта и обрел имя «Шалом». И вот сейчас «Шалом» снова возвращается в центр города. Мне кажется, это восстановление исторической справедливости.

Что касается планов. Кроме основной нашей деятельности мы собираемся принять на себя отчасти те функции, которые выполнял ЦИМ. Хотим, чтобы наши площадки стали сценой для тех государственных и негосударственных театральных коллективов, которые совпадают с нами по мировоззрению, по взглядам на искусство. То есть взгляды могут быть разные, но если исповедуете те же ценности – то добро пожаловать! Естественно, высокий художественный уровень – это непременное условие.

Мы не сможем принять абсолютно всех. Это невозможно. Но кто-то станет, надеюсь, нашими резидентами. В афише, мы надеемся, будет «Елизавета Бам» «Сатирикона», независимые проекты «Сахарный ребенок» и «Дети ворона»… Сейчас идут переговоры с «Мастерской Брусникина».

– Основной репертуар «Шалома» тоже будет идти на Новослободской?

– Если будет складываться так, как мы планируем, то репертуар на 70% теперь будет состоять из спектаклей самого театра, а на 30% – из резидентов. На старой сцене «Шалома» на Варшавском шоссе пропорция при этом будет обратная. Это получится при условии, что нам хватит ресурсов для содержания и освоения трех площадок. Это касается и штата артистов, и цехов. К сожалению, на Новослободской нет ни костюмеров, ни помрежей, ни реквизиторов и т.д. А это люди, без которых театр функционировать не сможет. Если нам вместе с учредителем и партнерами удастся заполнить эти пробелы, тогда нам не придется жертвовать полноценной работой площадки на Варшавке… В любом случае, мы верим в лучшее.

– Новый сезон театр откроет двумя премьерами: Полина Кардымон ставит «Песнь любви. Песнь скорби» по Книге Екклесиаста и Песни песней Соломона. А вы представите трагикомедию современного израильского драматурга «Боже мой!», про то, как к психологу приходит Бог. Весной театр провел лабораторию по текстам Танаха, драматурги писали пьесы, режиссеры готовили эскизы, один из которых станет репертуарной постановкой. Расскажите о дальнейших планах, чего ждать зрителям?

– В первом полугодии также состоится премьера Сойжин Жамбаловой по турецкой пьесе «Лавина». И затем должна быть премьера, которая выйдет из лаборатории. Три эскиза планируется показать еще в августе–октябре. А после Нового года я выпущу «Лисистрату» Аристофана, а Виктор Рыжаков будет ставить знаковую для еврейского театра пьесу «Диббук». С этого спектакля Евгения Вахтангова начинался другой еврейский театр – «Габима». И летом, уже к следующему сезону Петр Шерешевский поставит «Натана Мудрого» по Лессингу.

В этом сезоне в репертуар нашего театра войдут два дипломных спектакля Школы-студии МХАТ. Мы берем к себе 10 новых артистов (семь из них – это выпускники курса Рыжакова).

– Как вы собирали труппу в эти два сезона? Вы объявляли несколько кастингов, к вам стали переходить даже артисты из других ведущих театров. Сейчас труппа полностью укомплектована? Много ли артистов осталось из старого «Шалома»?

– У нас сейчас 25 артистов, из них 11 человек из старого «Шалома», это практически половина. Скоро артистов будет уже 35. Это предел штатных возможностей. До этого сезона артисты приходили под конкретные роли. Резкое увеличение труппы связано с увеличением количества сцен. Сейчас мы просим расширения штата, потому что, с учетом двух новых сцен, нашей труппы даже в составе 35 человек может просто физически не хватить.

– «Шалом» – это театр для всех национальностей», так вы себя сегодня позиционируете, при этом большую часть афиши составляют все-таки спектакли, посвященные Холокосту. Как не стать заложником национальных стереотипов, что еврейский театр – это либо трагедии о евреях во Вторую мировую войну, либо комедии в духе еврейских анекдотов?

– Я бы не сказал, что у нас есть просто комедии, есть трагикомедии. Я думаю, что смех, по крайней мере в нашем театре, – это инструмент, который уничтожает страх. Смех – это эмоция, которая объединяет людей. Не разрушает, а объединяет. И когда люди объединяются на почве уничтожения страха, мне кажется, это прекрасный результат. Мы не идем в сторону театра развлечения, и у нас совершенно разные спектакли. Есть спектакли зрительские, а есть спектакли экспериментальные, которые, с одной стороны, служат для развития труппы, а с другой – для привлечения в театр особенного зрителя.

– Вы формулируете этическую программу театра как разговор театра со зрителем «о толерантности, соседстве, близости и антифашизме, о том, как оставаться собой даже в самые трудные времена». Это очень актуально звучит. Как сегодня, к примеру, говорить на тему Холокоста?

– Эта тема важная, и она много эксплуатируется и в России, и в мире. Это не значит, что об этом не нужно говорить. Но мне кажется, что проблема Холокоста гораздо шире, чем уничтожение еврейской нации, хотя евреям досталось больше других, но там были и цыгане, и гомосексуалисты, люди с физическими отклонениями и много других. Главное слово тут «другие». Холокост – это пример крайней нетерпимости к другим, к людям, которые чем-то отличаются. И, наверное, наши спектакли именно про это.

Когда мы говорим о Холокосте, мы говорим об этой проблеме. Что можно не убивать, не уничтожать и не притеснять человека, который чем-то отличается от тебя. Какая разница, какой у него нос, какой у него вес, какая у него ориентация. Живи сам, и пусть другие тоже живут.

И, конечно, это содержание дает повод поговорить о жизнестойкости, жизнелюбии человека через жизнелюбие моего еврейского народа, которое проецируется на все человечество. Пример жизнелюбия и необходимости искусства – Варшавское гетто, где работали пять театров. Актеров и зрителей прямо после спектакля увозили на расстрел. А на следующий день снова шел спектакль. На сцене стояли новые люди и снова играли и пели. Шли оперетты, а в зале сидели и евреи, и фашистские офицеры.

Вопрос – нужно было это делать? Я думаю – нужно. Потому что это дает людям силы жить дальше. Жить и надеяться. Искусство должно давать надежду.

– Для истории России характерен и период тотального запрета еврейской культуры, и антисемитизма. Как сегодня выстраивать отношение к еврейскому театру на такой исторической памяти? В книге Осипа Мандельштама «Шум времени» (1925) есть очерк про ГОСЕТ и Соломона Михоэлса. Там есть такие слова: «Этот парадоксальный театр объявил войну еврейскому мещанству… и существует для искоренения предрассудков и суеверий». Мне кажется, эта цитата совсем не устарела. Вы ощущаете такую подспудную миссию?

– Эта тема тоже пересекается с Холокостом, она об отношении к другому. И театр в данном случае инструмент популяризации еврейской культуры, когда человек может прийти и убедиться, что здесь «не едят младенцев». На наш спектакль «Тахир и Зухра» по исламской легенде часто приходят мусульмане, и мы им очень рады.

– Про историческую линию репертуара. «Шалом» собирается в 2026 году подойти к постановке «Короля Лира». Это вершинная роль Михоэлса. Как вы выстраиваете работу по актуализации наследия еврейского театра в России?

– Я бы не сказал, что есть задача актуализировать наследие еврейского театра. Мы скорее работаем над актуализацией наследия еврейской культуры. Есть великая еврейская литература, которая незаслуженно ушла в тень. Потому что не было театра, которому это было интересно.

– А планируется ли когда-нибудь постановка по самому издаваемому, наверное, раньше на русском языке еврейскому писателю – Шолом-Алейхему?

– Будет, наверное, когда найдется режиссер. И, видимо, когда театр отойдет на достаточное расстояние от тех спектаклей, которые шли здесь не так давно. Мы стараемся открывать авторов не с той стороны, с которой их знают все («Тевье-молочник», например, шел везде). Мы не торопимся хвататься за то, что лежит на поверхности. Еврейская культура очень разнообразна и глубока, и есть не только те вершины айсберга, которые всем известны.

– Вы открываете третий сезон после ребрендинга театра. Что, на ваш взгляд, самое главное удалось сделать за это время?

– Люди пришли в театр. У нас есть спектакли, на которые билеты раскуплены на несколько месяцев вперед. Мне кажется, это самое главное.