Елизавета Авдошина
Спектакль рисует портрет интеллигенции на разломе эпох. Фото Сергея Петрова с сайта www.ramt.ru
В Российском академическом молодежном театре (РАМТ) состоялась премьера спектакля «Усадьбы Ланиных»по редкому драматургическому опыту поэта в прозе Бориса Зайцева (1881–1972) – эмигранта и писателя русского зарубежья. В 1922 году Зайцев эмигрировал, после чего в России был забыт как «белоэмигрант» вплоть до наступления нового времени. Биографическая рамка задает трагическую ноту спектаклю, который поставлен художественным руководителем Алексеем Бородиным сообразно времени действия, но весь пронизан сегодняшним тревожным настроением.
Пьеса 1911 года почти не имела сценической истории, не считая пары обращений к ней сразу после публикации. Самой известной в истории осталась дебютная постановка молодого Евгения Вахтангова 110 лет назад. Впрочем, и сам Зайцев не считал себя драматургом и прославился в жанре художественной мемуаристики. Современник символистов, он перенес и на сцену мир, полный символов и impressions: бессюжетная драма в обстановке старинной усадьбы изобилует полутонами, предчувствиями и неявными ожиданиями. В спектакле эти настроения четко выражены и музыкально (аранжировку написал артист театра Александр Девятьяров), и визуально (сценография Максима Обрезкова).
Сумрачная, залитая призрачным светом сцена погружена в глубокий, насыщенный туман, буйство нарождающейся весны, о которой говорится в ремарках режиссером и художником абсолютно ретушированно. Уж если это и весна, то разве что ее самое начало на конце зимы – растянувшегося февраля из всех оттенков серого. Серебристого, пепельного, мерцающего.
Справа возвышается декорация, повторяющая парадный фасад здания театра, которое строилось и перестраивалось под разные нужды (от доходного дома до частного театра) с конца позапрошлого века и дошло до наших дней в своем классицистическом величии. Статичную сценографию оттеняют частые смены костюмов, дамских платьев, что вносит неуловимую динамику оттенков. Во втором действии (оно не будет отделено антрактом, пьеса небольшая, и постановка идет всего час пятьдесят) сквозь проемы станут словно ветром развеваться шторы в преддверии грозы, разражающейся всполохом радуги, единственным цветовым пятном в этом неизменном монохроме – надеждой для героев в бесприютном пространстве. Сцена дышит: как и усадьба в пьесе, она отдельное действующее лицо.
Высота монументального фасада с коринфскими колоннами и арочным окном многократно превышает человеческий рост, что подчеркивает уязвимость человека. Сцена обнажена до колосников, откуда графично виднеются засохшие когтистые ветви деревьев, омертвевшие с зимы. Исходящий пучками сквозь арку свет так наполняет готическое пространство, что оно вдруг представляется заброшенным гротом, возможно, гротом Венеры, коль скоро, проходя по парку, каждый из героев обращается к ее забытой статуе в поисках ответа (в спектакле она решена тоже лучом света).
Пустынная картина холодных тонов освещается лишь теплом человеческого общения, его размеренное до поры до времени течение разбивает только энергичный хоровод танцующих гимназистов, гостящих в усадьбе Ланиных. Гости в гостеприимной усадьбе старика Ланина (Андрей Бажин) переплетаются с его многочисленной семьей – двумя дочерями, их избранниками, внуками. Переплетаются целыми судьбами, которые на глазах зрителя рушатся и создаются заново в причудливых узорах. Борис Зайцев оказывается поразительно современным в своем предчувствии нового времени: все пустые воздыхания чеховских героев – детский лепет по сравнению с тем, как в этой пьесе показан век, лишенный патриархальных оков, где впереди идет не долг, а чувство, где уже женщина выбирает своего партнера. Многоугольники любви поражают свободным полетом, предрекающим сложность нового века, и в этом «переделе» тоже крах привычных основ. Молодая девочка влюблена в отчима, отчим влюбляется в приезжую жену профессора, профессора любит хозяйка дома, старшая дочь Ланина, а ее – в свою очередь – долгие годы боготворит близкий друг.
Есть красивые штрихи судеб, но нет цельных характеров, оттого не всем актерам как будто удается прожить всерьез своего героя. Искусственно звучат интонации femme fatale Марьи Александровны (Дарья Рощина), крушащей преданность безвольного мужа-профессора; жениха-студента (Иван Юров), выспренно рассуждающего о страстях и грехе. Зато большей наполненностью отличаются герои, действующие без лишних слов или молчаливо несущие свою формулу жизни. Денис Баландин не первый раз играет самовлюбленного франта (прекрасно ироничная, схожая роль Оронта в «Мизантропе» минувшего сезона снова вывела актера на первый план в труппе). Евгений Редько вновь становится протагонистом, именно его герой, интеллектуал и романтик Тураев говорит самые важные вещи, созвучные и автору, и режиссеру. Он уверен, «нужно принять страдания жизни». Настроение четко, поверх сюжета, соприкасается с сегодняшним днем: решить вопрос: противостоять или покориться есть здесь и сейчас, но где-то там есть иная жизнь, где нет пепельно-серой тревоги. Обрученная младшая дочь Ланина, уехавшая в заграничное свадебное путешествие, присылает письмо из Европы, и все собираются, чтобы его прочесть (и обсуждают, что она не знает, когда вернется). Она пишет, что ей «стыдно за свое счастье», но ведь «счастье священно так же, как и горе». «Или я стараюсь оправдаться?» – задается она вопросом.
Спектакль рисует портрет интеллигенции на разломе эпох. У каждого тут своя судьба – кто-то лелеет анархические мечты, как гимназист Коля (Андрей Лаптев), кто-то отказывается от волевых решений в своей судьбе. «Наши судьбы не в наших руках, повторяю, надо повиноваться», – говорит мягкохарактерный профессор Фортунатов (Максим Керин). Тураев же смотрит шире: «Жизнь есть борьба за свет, культуру, правду. Не себе одному принадлежит человек».
Полифония голосов разливается в монументальных, многофигурных сценах, выигрывающих больше частных диалогов. Синкретическое впечатление, подкрепленное музыкально и визуально, в спектакле важнее и сильнее, чем частные изгибы сюжета, во многом вторичные по отношению к чеховской театральной трилогии. Жаждущая любви Наташа (летящая, страстная, порывистая роль Анастасии Волынской) напоминает Соню из «Дяди Вани», словно подвинутый самой жизнью на второй план Тураев – Ивана Войницкого. А стойкая и строгая Елена Ланина (Анна Тараторкина) – сестер Прозоровых.
Такой минорный, черно-белый спектакль больше 10 лет назад Алексей Бородин уже ставил. Это была «Участь Электры» по Юджину О’Нилу, спектакль (к сожалению, уже сошедший с репертуара) о судьбе, ответственности и силе жить несмотря ни на что. Сегодня режиссер ставит и своеобразное завещание. Старший Ланин, гарант душевного спокойствия, сердце усадьбы, ее хранитель – с любовью смотрит на «молодое племя», наполняющее усадьбу гомоном, танцами, радостью, страстью и предвкушением жизни. Но уже предчувствует свой уход, который оставит финал открытым – не станет центра этого Дома, выстоит ли?
