Даниил Харитонов: "С детства был триггер – выучить все этюды Шопена"

Даниил Харитонов признается, что был бы счастлив выступить с Теодором Курентзисом. Фото Шухрата Юлдашева  из архива Даниила Харитонова

– Совсем недавно вы выступили в петербургском Доме радио в дуэте с виолончелистом Владимиром Словачевским с музыкой Шумана, Прокофьева и Шостаковича. Вас пригласил, наверно, сам Теодор Курентзис?

– С Теодором я лично незнаком, но больше 10 лет дружу с Владимиром Словачевским, музыкантом оркестра musicAeterna. По прошествии многих лет и частых разговорах о том, что надо бы поиграть дуэтом, наконец возник этот концерт, великолепная возможность, за которую я благодарен и Теодору, и всей команде Дома радио. Этот концертный зал – потрясающее место в центре Петербурга. Огромное удовольствие быть здесь.

– Раз вы уже появились здесь, может быть, когда-нибудь выступите и в качестве солиста с оркестром под управлением маэстро Курентзиса?

– Я был бы счастлив, счел бы огромной честью выступить с мастером такого уровня. Очень интересно, что, когда я начал делать свои первые профессиональные и жизненные шаги, маэстро Курентзис как раз работал в Новосибирском театре оперы и балета. Так что мы параллельно идем где-то рядом, и я надеюсь, что когда-нибудь встретимся на одной сцене.

– Так куда же вы так надолго исчезали?

– Я просто учился, а многие восприняли это «выпадение» как нечто более радикальное. Я учился в Королевском колледже музыки в Лондоне у Дмитрия Константиновича Алексеева, представителя русской фортепианной школы, первого и самого любимого студента Дмитрия Башкирова, так что преемственность школы налицо. Я окончил колледж, получил образование и вернулся, целей там оставаться у меня никогда и не было.

– Как вам жилось в Лондоне?

– Мне сложно судить о каких-либо ограничениях, потому что я с давних пор привык и учиться, и много ездить и гастролировать, при этом учеба не всегда отходила на второй план. Мне сложно судить и о бытовых вещах, но могу сравнить темп городов: Москва намного быстрее, чем Лондон. Когда возвращаешься в Москву после того, как провел в Лондоне какое-то время, чувствуешь, что надо как-то ускориться, даже пешеходы как будто быстрее передвигаются. А в целом, если не брать языковые и культурные различия, для меня большой разницы не было. Я точно так же выступал с концертами по всему миру, так же старался успевать учиться и сдавать все, что требовалось. Был естественный для меня рабочий процесс.

– Учеба шла как по маслу, без осложнений?

– Было немного сложно поначалу, прежде всего из-за языка. В школе я учил немецкий, а решение ехать в Лондон было спонтанным. Я планировал жить в России и переходить в консерваторию, оставаясь со своим педагогом по Центральной музыкальной школе Валерием Пясецким. Но в тот момент, когда я учился в 11-м классе, он стал директором музыкальной школы и объявил, что берет перерыв в педагогической деятельности. Наш класс довел до конца, а затем взял паузу. И возник вопрос, к кому и куда переходить. Появился вариант с Дмитрием Константиновичем. Так все и решилось. Не имея никаких знаний по английскому, буквально с нулевым уровнем я за пару недель подготовился к экзамену на визу, который благополучно сдал, и отправился в Лондон. Первый год был непростым. Незнание языка, плюс другая система обучения, плюс много письменных работ, а когда не хватает словарного запаса, очень нелегко. Но все как-то постепенно выровнялось, и в начале второго года у нас был великолепный проект с маэстро Владимиром Ашкенази, с которым мы и до того много музицировали вместе и с Лондонским камерным, и с другими оркестрами. А этот проект был совместно со студенческим оркестром из колледжа, где я выступал в качестве солиста, а Ашкенази в качестве дирижера. Мы играли Первый концерт Рахманинова в Royal festival hall в Лондоне, был фурор в полном огромном зале, состоявшем в том числе из представителей самого колледжа. Тогда многие увидели меня наконец-то в деле, потому что на протяжении первого года я очень много гастролировал. Представьте ситуацию, когда у студента трудности с языком, во время обучения он отсутствует половину времени, куда-то уезжает. И вот наконец-то все слышат, что в целом играть он умеет. С того момента я понял, что барьер преодолен.

– Многому удалось научиться в Королевском колледже?

– Там было очень много музыкальных предметов – гармония, история музыки, также я учился в классе композиции у Элисон Кей, плюс камерные ансамбли, дополнительные предметы. Был упор на музыкальные предметы, но и других хватало, каких с каждым годом становилось все меньше, особенно к концу обучения, когда я поступил в бакалавриат на «исполнительское мастерство», где весь упор был только на занятия с профессором – самый главный наш предмет.

– То есть вы теперь еще и дипломированный композитор?

– Можно и так сказать. Я с детства любил импровизировать, что-то сочинять, но не хватало времени или терпения, чтобы переводить импровизации на бумагу. А здесь была конкретная мотивация, я достиг какой-то стойкости в том плане, что свои идеи уверенно переношу на бумагу. Свои произведения я нередко исполняю на бис. Из недавних работ я увлекся переложениями симфонической музыки.

– Присоединились к традиции Ференца Листа?

– В каком-то смысле да, хотя, конечно, пока не в том объеме. Я стараюсь добиваться в этих переложениях максимально оркестрового и звучания, и фактуры, не облегчая. У Листа же объем просто сумасшедший – более 200 переложений. У меня есть проект, который я два сезона играл в Токио в Opera City Concert hall – два сольных концерта в один день с двумя разными программами, три часа музыки. Одна из двух программ была посвящена Бетховену, во втором отделении я играл Пятую симфонию Бетховена в переложении Листа, который переложил все его девять симфоний для рояля соло. Это сложно чисто физически, задача непростая, учитывая, что Девятая длится час, но сделать очень интересно. В Японии очень любят Бетховена. Первой ласточкой моих переложений были «Половецкие пляски» из «Князя Игоря». Есть клавир Блуменфельда, от которого я оттолкнулся, но ориентировался прежде всего на оркестровую партитуру, чтобы сохранить максимальную приближенность к оригиналу, потому что эта опера моя любимая с детства, а «Половецкие пляски» – любимая сцена, поэтому я исполнил свою детскую мечту. Из недавнего – я переложил «Лезгинку» из «Гаянэ» Хачатуряна. Это уже просто оригинал, никаких клавиров я не использовал в качестве помощи.

– Свою музыку пишете преимущественно для рояля?

– В основном да. Я совсем юным пытался писать какие-то симфонии, но все же это трудоемкий процесс, и мне проще написать для себя то, что я знаю, что сам буду играть. У меня есть пьеса «Крошечный этюд», который я так назвал, потому что он написан децимами. Существует много октавных этюдов, этюдов терциями, секстами, нонами. Я решил написать децимами. В отчете на портфолио мой профессор Элисон написала, что «это выглядит невозможным по сути, но как минимум автор может сыграть». Может быть, еще кто-то сможет.

– Все этюды Шопена, которые вы исполните в Московской филармонии, – это тоже из серии «может быть, кто-то сможет»? Кажется, вы любите бросать себе вызовы?

– Все этюды подряд, без перерыва – непростая задача, мне кажется, немногие это делали. Дисков с полным собранием этюдов записано много, у меня есть, например, запись Маурицио Поллини. У меня с детства был триггер – выучить все этюды Шопена. Я выучил, но исполнял по отдельности в разных программах либо один, либо другой цикл. Поскольку этот год юбилейный – 215 лет со дня рождения Шопена, тем более что его 210-летие из-за пандемии у всех выпало, возникла прекрасная возможность отдать дань памяти композитору и исполнить свою мечту.