Постамериканский Афганистан. Перестанет ли "Талибан" быть "запрещенной в России организацией"

Жители Афганистана пока не знают, какой станет модель будущего устройства их страны. Фото Reuters

Обилие разнонаправленных информационных вбросов с картинками и видеороликами, призванными подтверждать достоверность сказанного в интернет-пространстве в целом и в социальных сетях в частности, – характерная черта нынешней ситуации в Афганистане и вокруг него. За этим нынешним обилием простых фейков и вала малокомпетентных комментариев зачастую теряется то главное, что является сущностью всей современной афганской ситуации. Для европоцентричного мировоззрения, преобладающего, в частности, в России и во всем русскоязычном пространстве, конечно же, чуждо выглядит большое число внешних проявлений той культурно-цивилизационной модели, которая предлагается «Талибаном» (запрещено в РФ). К слову, Афганистан был в 1948 году одной из первых исламских стран, продекларировавших поддержку Всеобщей декларации прав человека, продекларировавших, но никогда все последующее время не стремившихся выполнять ее положения. Она не стала актуальной ни для королевского режима Захир Шаха или республиканской власти Мохаммада Дауда, ни для считающихся прокоммунистическими правительств Народно-демократической партии или пришедших в 1992 году к власти моджахедов.

Не до прав человека было и талибам, и последующим проамериканским режимам. Если считать проявлением борьбы за права человека снятие с женщин чадры или паранджи, то больше всего в истории Афганистана в этом отличились коммунисты времен Хафизуллы Амина и Бабрака Кармаля… И дело даже не в том, что ни одно из правительств из субъективных соображений не пыталось выполнять звонкие тезисы Всеобщей декларации. Декларация 1948 года принималась на фоне победы над нацизмом и фашизмом, не особенно учитывая разнообразие государств мира, это была попытка создать универсальную матрицу, которая опять же стала в своей основе европоцентричной. Но мир не однообразен: что русскому хорошо, то афганцу – смерть… Да и наоборот.

История Афганистана это не только подтверждает, но и всячески подчеркивает. Конечно, европоцентризм присутствует и в мировоззрении части афганцев – некоторых из них можно было видеть в трагических сценах из кабульского аэропорта. Хотя и понятно, что часть жаждущих покинуть страну была мотивирована просто собственным недавним коллаборационным прошлым и соответствующими опасениями. Но это далеко не большинство граждан страны. При всем драматизме и трагизме подобное не свойственно подавляющему большинству афганского общества, не случайно в своем большинстве это общество между коррумпированным правительством Ашрафа Гани – с одной стороны, и «Талибаном» – с другой, пусть и исходя из грустной дилеммы «меньшего из зол», но выбрало талибов. Об этом можно судить даже по тому, как целые провинции предпочли договоренности с ними какому-либо сопротивлению.

Универсализм хоть просоветских режимов под лозунгами социализма, хоть проамериканских режимов под лозунгами демократии Афганистану не подошел. Не только в сфере сформулированных европейцами прав человека или предложенных коммунистами равных возможностей. Уже понятно, что сама модель будущего устройства Афганистана – административно-территориального, этнополитического, в религиозной сфере – во всех без исключения вопросах должна быть выработана только в самом Афганистане.

В этом контексте интересно сравнить некоторые внешние требования к «Талибану», исходящие от разных внешних партнеров. Западные страны во главе с США едва ли не в первую очередь апеллируют к пресловутым правам человека, предъявляя, таким образом, заведомо невыполнимые условия, относящиеся не только к талибам, но и ко всем политическим силам страны, и сохраняя для себя инструмент последующего давления на Кабул, кто бы там ни управлял. Чрезвычайно интересна позиция Китая: в отличие от Запада, России или Ирана китайская сторона не акцентирует внимания на требовании создания правительства в Кабуле с эпитетами «коалиционное» или «инклюзивное» и уж тем более «переходное». Следуя формуле Дэн Сяопина – «неважно, какого цвета кошка, лишь бы мышей ловила», в Пекине предпочитают говорить о «стабильном» правительстве, а «Талибан» рассматривается как основной фактор стабильности в стране. Совершенно понятно, что стабильность – получается так, что любой ценой – необходима для реализации глобальных китайских экономических проектов. На этом фоне косвенно начинает выглядеть и более убедительной конспирологическая версия многих афганских экспертов о том, что и за самим «триумфальным шествием» талибов элементарно стояли китайские финансовые преференции.

В отличие от Китая интересы России в Афганистане в небольшой степени сосредоточены в области экономики. Главный российский интерес состоит в обеспечении стабильности и безопасности для самой России и для региона российских жизненных интересов – Центральной Азии. Вероятно, поэтому российская сторона последовательно говорит о необходимости переходного коалиционного или инклюзивного правительства, поскольку только эта линия развития событий может обеспечить долгосрочную и уверенную стабильность в Афганистане. Вся история этой страны с начала XIX века – а в нынешних границах Афганистан существует не так уж давно, некоторые провинции центральной и северной частей страны были присоединены к Афганистану только в самые последние годы ХIХ века – говорит о невозможности существования Афганистана в форме унитарного государства. Среди афганских экспертов непуштунского происхождения широко обсуждается вопрос федеративного устройства, хотя понятно, что пуштунскую элиту, включая и элиту «Талибана», это вряд ли устроит. Но, возможно, это стало бы решением большой части проблем, воспроизводящих ту часть афганской войны, которую можно называть войной гражданской.

Движение «Талибан» иногда называют «зонтичной» структурой, хотя весь ход событий эту версию, в общем-то, скорее опровергает. Другое дело, что движение действительно неоднородно, как, впрочем, и любое политическое движение. Учитывая его уже большую историю, целесообразно сделать в нее некоторый экскурс. Прагматическое крыло в движении «Талибан» существовало и в 1990-е годы. Представители прагматического крыла, например, и тогда допускали создание коалиционного правительства. Допускалось участие Ахмад Шаха Масуда, лидера шиитов-хазарейцев Абдул Карима Халили и лидера исмаилитов Сейида Джаффара Надери, но не популярного на постсоветском пространстве Абдул Рашида Дустума и не номинального президента страны того времени Бурханутдина Раббани.

Наиболее влиятельный представитель этой группы – однофамилец тогдашнего президента, мулла Мохаммад Раббани, пользовался большим авторитетом среди полевых командиров и административного аппарата большинства провинций. Одним из принципиальных разногласий между прагматической и радикальной фракциями являлся подход к будущему государственному устройству Афганистана. В отличие от муллы Мохаммада Омара их идеалом была конституционная монархия с сильным влиянием мусульманского высшего духовенства. По мнению «прагматиков», мулла Омар мог бы оставить за собой пост духовного вождя движения, отдав сферу практической политики более опытным администраторам. К слову, именно к этому прагматическому крылу принадлежали и некоторые персонажи из тех, которые сейчас вновь фигурируют в СМИ: мулла Абдул Гани Бародар, мулла Амир Хан Муттаки, мулла Шер Мохаммад Аббас Станекзай…

По настоянию муллы Мохаммада Раббани, муллы Яр Мохаммада, муллы Аббаса и других в начале 1997 года мулла Омар был вынужден пригласить к переговорам известных представителей традиционной пуштунской элиты и политических партий – Сегбатулло Моджадади, Наби Мохаммади, Юнуса Халеса и Пира Сайида Ахмада Гейлани – для создания хотя бы видимости складывания единого пуштунского фронта против таджикского по своему реальному содержанию правительства Бурханутдина Раббани. Однако в апреле 2001 года мулла Мохаммад Раббани умер, серьезно ослабив позиции «прагматиков» среди первых лиц талибского движения, и радикализация стала основной из тенденций следующего периода. Еще одной из причин того, что тогдашние «прагматики» проиграли, была международная изоляция, повлекшая (в сочетании с управленческой слабостью талибов и продолжавшейся войной) серьезный кризис во всех областях жизни страны.

Нынешние «прагматики» тоже вполне могут проиграть в конкуренции с радикалами – например, с Сираджуддином Хаккани, способным легко войти в альянс с тем же «Исламским государством» (запрещено в РФ) и имеющим внешних спонсоров, мало заинтересованных в мирном урегулировании в Афганистане. Давление на талибов в целом сегодня может повлечь противоречивые последствия: с одной стороны, талибы должны подтвердить реальными действиями свою готовность к изменениям, но с другой – любая компромиссность «прагматиков» может повлечь за собой поляризацию сил внутри движения, исход которой трудно предсказуем.

При любом новом раскладе в Кабуле существенным фактором сохранения конфликтности останутся внешние воздействия. Рост влияния в стране Китая, Ирана или России будет неизбежно вызывать противодействие со стороны США и их союзников, включая, безусловно, Турцию. И нужно отметить: сравнение картинок американской эвакуации из Кабула и из Сайгона во многом было неуместным, за 20 лет американцами создано множество серьезных каналов влияния в Афганистане, которые сохраняются и будут действовать еще очень долго.

Наложение внешних факторов на внутренние, как и концентрация в одном пространстве огромного множества разнообразных конфликтных узлов, пока создают для Афганистана далеко не оптимистическую перспективу. Тем важнее все-таки нахождение решений хотя бы по тем из этого обилия конфликтов, которые лежат на поверхности. Это формирование инклюзивного правительства (в чем надежда остается разве что на вмешательство так называемой «расширенной тройки» в составе России, США, КНР и Пакистана). И это два других внешних условия – препятствование терроризму и наркотрафику, в чем «Талибан» и должен будет подтвердить свою приверженность урегулированию. Тогда можно будет и обсуждать снятие с движения эпитета «террористический».