Фото freepik.com
Что такое фундаментальная наука и как она соотносится с прикладной наукой (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, НИОКР); какое должно быть соотношение между ними; критерии определения этого соотношения – эти вопросы всегда были и остаются одними из самых дискуссионных. В России особенно.
По экспертным оценкам, к концу второго десятилетия XXI века доля «экономики знаний» в ВВП составляла: в РФ – 15%, в странах G7 – 35%. Соответственно доля НИОКР в этих показателях – 1 и 2,5%; вклад информационно-коммуникационных технологий – 4 и 12%; биотехнологий – 5 и 12%; образовательной системы – 4 и 8%.
Отсюда – законный и часто звучащий вопрос: зачем государству фундаментальная наука? Проблема, возможно, в том, что в данном контексте речь идет не о фундаментальной науке, а о «науке учебников». В учебниках – знания, необходимые для проведения НИОКР; фундаментальные исследования занимаются сферой принципиального незнания, то есть непознанного.
Фундаментальной наукой (в России она традиционно ассоциируется с Академией наук) мы всегда – и законно – гордились. Достижения в прикладных областях – в тех сферах, с которыми непосредственно и ежедневно соприкасается рядовой обыватель, – с ходу и припомнить-то непросто. А после 24 февраля нынешнего года с этим очевидным фактом спорить уже в принципе невозможно. И это даже вынося за скобки такую продукцию, как чипы и сложные лекарства.
«Наука... свободна и никаких рамок не терпит... организация научной работы должна быть предоставлена свободному научному творчеству русских ученых, которое не может и не должно регулироваться государством. Бюрократическим рамкам оно не поддается» – это концептуальное утверждение высказал в 1917 году академик Владимир Вернадский.
Спустя 100 лет концепция изменилась. Академик, директор Объединенного института ядерных исследований Григорий Трубников на встрече премьер-министра Михаила Мишустина с членами Экспертного совета при правительстве предложил обсудить «модель общественного договора между государством и наукой». Основная мысль: наука работает по нужным государству направлениям в обмен на повышение базового финансирования. Отсюда следует: наука – основа развития и безопасности, поэтому здесь главным является государство, а не ученые.
Возможен ли баланс между этими двумя точками зрения на фундаментальные исследования? Несомненно. Сегодня фундаментальное знание сплошь и рядом появляется буквально из потребностей технологий. Создание тех же вакцин против COVID-19 – это фундаментальная наука или технологии? По-другому: где здесь кончается фундаментальная наука и начинаются технологии (и наоборот)? По большому счету никто уже всерьез и не задумывается над этим. Может, это и неправильно с науковедческой точки зрения, зато проблем с внедрением не возникает. По-видимому, мы вступили в эпоху, когда уже никакими клещами не отодрать (и не различить!) фундаментальную науку от прикладных технологий.
Еще в начале нулевых западные эксперты прогнозировали, что академическая наука «станет похожа на индустриальные исследовательские институты – все разумно, мобильно, но жестко сфокусировано на продукции и прибыли». Сегодня мы слышим фактически парафраз этого в недавнем интервью президента РАН Александра Сергеева: «Мы в академии проводим фундаментальные исследования, совершаем открытия… Кто поможет этой теоретической информации стать технологией? Корпорации. Кто по этой технологии способен произвести продукт? Бизнес». В общем, теоретические знания должны порождать создание новых продуктов и приносить прибыль.
Если мы соглашаемся с этим, то в практическом плане нас ожидает уже в ближайшее время реформа науки (де-факто), по сравнению с которой реформа де-юре Академии наук 2013 года покажется легкой разминкой.
Ольга Соловьева