Фото агентства городских новостей "Москва"
В российских политических и политологических кругах под конец года внезапно запустилась дискуссия о том, нужна ли стране многопартийность. Сначала спикер Смоленской облдумы Игорь Ляхов заявил, что он за однопартийную систему. Многопартийность, по его словам, пришла в Россию с Запада. Она «разрушила Российскую империю и устои Советского Союза». Поэтому, по мнению Ляхова, нужно вернуться к однопартийности. Хороший ориентир для смоленского спикера – современный Китай.
Замглавы комитета Госдумы по законодательству и госстроительству Юрий Синельщиков предложил Ляхову создать свое государство, и там пусть будет только одна партия. По историко-политической иронии, Синельщиков – коммунист, то есть про однопартийность должен знать все. Однако заброшенная из Смоленска идея дала депутатам творческий импульс. Представитель ЛДПР Ярослав Нилов написал в своем Telegram-канале, что в стране – общепартийный кризис, что «СВО, информационные войны, интернет-технологии, искусственный интеллект усиливают запрос на реформирование партийно-политического поля» и «есть ощущение, что постепенно на шахматной доске отечественного парламентаризма останутся только два игрока». Эти два игрока – партия власти и оппозиционная.
Другими словами, Нилов допускает переход к двухпартийной системе. Впоследствии он, впрочем, подчеркнул, что это его субъективные ощущения, что все должно созреть естественным путем. Нилов даже пригласил коллег к дискуссии – там же, в своем канале. Само обсуждение многопартийности заставило политических наблюдателей предположить, что тема вброшена сверху, что это проверка настроений и мнений, что трансформация партийного поля возможна.
Кризис партийной системы ощущает не только депутат Нилов, так что здесь можно говорить о разделяемой субъективности. Но описанные им механизмы кризиса можно представить гораздо проще. Многопартийность, позаимствованная у развитых демократий, предполагает, что политические структуры формируются естественным путем. Они складываются, чтобы представлять интересы конкретных групп, слоев, классов. Они могут распадаться и объединяться, и это объясняется либо амбициями лидеров, либо сложностью и многогранностью самого социального запроса. Как бы то ни было, реальный смысл многопартийности – представить плюрализм мнений и интересов в обществе. И сделать это так, чтобы по крайней мере было понятно и наглядно, почему та или иная точка зрения побеждает.
СВО и информационные войны, а также разрыв связей с западными государствами, идеология «осажденной крепости» приводят к тому, что возможность свободной репрезентации социального плюрализма снижается. Подчас – до предела. Сами запросы никуда не исчезают. Они просто остаются невыраженными – ни в публичных и доступных социологических исследованиях, ни в открытых политических процессах.
В этих условиях переход к однопартийности просто означал бы символический разрыв с наследием демократии 90-х. С учетом кризиса всех брендов, кроме «Единой России», это было бы сделать легко. Что же касается двухпартийности, то это вовсе не указывало бы на усложнение повестки, на неспособность системы реагировать на быстрые перемены. Это говорило бы, наоборот, о предельном упрощении повестки и декоративной, чисто функциональной роли оппозиционной партии.
Разделение на две структуры шло бы поверх любого идеологического рисунка. Сложно сказать, чьи интересы представляла бы оппозиционная партия – и почему это не могла бы делать «Единая Россия»? Самый простой ответ: бизнес и образованный городской класс. Но такое разделение совершенно не соответствует духу последних двух-трех лет. А выделение ветеранов СВО или левых в отдельную структуру выглядит искусственно.
Игорь Селезнёв 
