"Рынок директоров" работает против "рынка учителей"

Учителя совершенно неясно, что производят: научные знания? практические навыки? образовательные услуги? Фото Романа Храмовника/PhotoXPress.ru

Вот величайшая и предосадная несправедливость – люди, которые учат наших детей, совершенно неясно, что производят. Научные законы? Но их производит наука. Практические знания и навыки отдельного ученика? Это удел скорее частных репетиторов. Общеобразовательные услуги? Снова осечка: их в этой сфере производят не персоны-одиночки, а целые большие коллективы – школы, госучреждения.

Поэтому принцип «Деньги следуют за учеником (услугой)» понимают в самых разных странах одинаково: да, следуют. Но не к отдельному учителю, а в школу. Значит, как правило, в распоряжение ее директора. Он разберется, что к чему. «Рынок директоров», которые распределяют деньги, поступающие «от ребенка», первыми смоделировали англичане эпохи Маргарет Тэтчер (Educational Act, 1988). И вот каким образом.

Каждой семье был выписан сертификат на сумму, позволяющую оплатить обучение в любой, хоть частной, школе. Сеяли выбор, расширяли конкуренцию и рынок. А пожали нечто совершенно удивительное в виде «сегрегации по месту жительства». Вышли на парадокс: школа ближайшей доступности по-прежнему выигрывает с крупным счетом у той, до которой добираться с тремя пересадками и через пешеходный переход. То есть получили конкуренцию колес, дворов, дорожных развязок. Всего, кроме самих образовательных услуг.

За одним исключением – богатые семьи действительно стали приобретать жилье ближе к учебным заведениям с высоким рейтингом. «В итоге территории резко различаются по доступу к хорошему образованию, а в системе школ Британии возникают свои образовательные гетто», – говорит Татьяна Клячко, директор Центра экономики непрерывного образования РАНХиГС при президенте РФ.

Другой пример – из опыта Финляндии, где конкуренция школ, наоборот, исключена. И тем не менее «рынок директоров» и тут срабатывает против общества, порождая целые анклавы школ-изгоев. В Хельсинки откровенно непопулярные среди коренного населения учреждения, где учатся дети иммигрантов, тянут из городской казны астрономические суммы.

Не слишком удачные эксперименты с той же схемой «подушевого» финансирования школ (а не учителей!) едва не обернулись в Литве, Болгарии и Польше социальными потрясениями.

А что у нас? В России сегмент неблагополучных школ в иных регионах достигает 25%. Качество получаемого в них детьми образования сдерживает развитие этих регионов, о которых в географических буклетах для туристов пишут: «две Германии», «три Австрии».

Так что вполне возможно, что именно нам предстоит, оценив всю тупиковость финансирования школ, главным творцом образовательных услуг честно признать не абстрактное образовательное учреждение, а ключевую его единицу – человека, который рядом с детьми. В самом деле, если бы эти образовательные услуги производил кто-то другой, зачем бы тогда ученик спешил спозаранку к учителям, а после к репетиторам? Нет, детям подавай учителя, искушенного в своем предмете, мастера личностных настроек. Консультанта, тренера, наставника. Вероятно, потому что все это и есть – насущная и очень человечная услуга. В чистом виде. А они (учителя, магистры просвещения) ее буквальные производители.

Другой вопрос, совсем уже краеугольный – о фигуре потребителя. Ради кого вообще весь этот банкет?

И хотя все вроде бы догадываются, кто он, виновник торжества, споры на эту тему бесконечны, а страхи неиссякаемы. «Малыш командует парадом? Ох, он и наворочает...» Для рассуждающих таким образом экспертов школьник (1/25 часть класс-комплекта) недееспособен и неправомочен по определению. Что же, ему так и оставаться декорацией аудиторного дизайна? Благо так полагают далеко не все.

Известный политик и педагог, чье имя носит ежегодный семинар в Высшей школе экономики, написал мне письмо. Его нет в живых, а мысль – словно только что сказана: «Непосредственным потребителем образовательных услуг, оказываемых школой, являются дети. Так что именно они вместе с родителями вроде бы и должны судить об их надобности и пользе. За ненужные услуги потребитель ничего не заплатит, а за нужные и качественные заплатит с готовностью. Подобные экономические регулятивы действуют везде, но только не в школе».

И далее автор письма вскрывает, кажется, самую суть кризиса, постигшего мир образования. «Один учитель работает из рук вон плохо, другой – блестяще, но никакого экономического мостка между ними и теми, на кого оба работают, не существует. Содержание, качество и цена образовательных услуг регулируются не взаимодействием потребителя и производителя, а неким «третьим лицом», государством. Именно оно, а не родители, платит сегодня учителю за работу».

В нем-то все дело, похоже, в таинственном «третьем лице»! Оно клянется, что всего лишь начисляет деньги за услуги, избираемые учеником. Однако суммы эти ему даже не показывает. А без затей вместо ученика диктует школе все подряд – единый стандарт знаний и расписание под него, единый (по сути) учебник, единый экзамен, единого учителя... Чтобы в итоге получить такого же стандартного, единого выпускника.

В перекореженной системе ценностей, где вырастают наши дети, каста чиновников перетянула на себя все рыночные роли. Единолично заказывает, производит и оценивает все, что только можно заказать, произвести и оценить. Именно такие «услуги» и вызывают оторопь у общества. Хотя роль государства должна была бы сводиться совсем к другому – обеспечивать дуэт главных людей образования: ученика и педагога.