Каспийский узел

Президент Азербайджана Ильхам Алиев на саммите в Будапеште призывает двигать проект "Набукко" вперед.
Фото Reuters

Военные действия в Южной Осетии и украинский газовый конфликт вдохнули в проект Nabucco новую жизнь. Напомним, что идея проекта родилась в 2002 году, а назван он был в честь оперы Джузеппе Верди «Набукко» («Навуходоносор»). Как отмечает британское агентство Би-би-си, всерьез о проекте заговорили в 2004 году. Цель проекта – связать газовые месторождения Казахстана, Туркменистана и Азербайджана с Европой трубопроводом длиной 3400 км через территорию Турции, Болгарии, Румынии и Венгрии до крупнейшего газораспределительного центра Баумгартен, расположенного близ Вены.

Таким образом, европейцы рассчитывают получить альтернативный источник энергоресурсов, во-первых, уменьшив свою зависимость от поставок исключительно российского газа, во-вторых, начав сотрудничество со странами Закавказья и Центральной Азии, чему в Брюсселе придают немалое значение.

Действительно, сейчас между влиятельными мировыми центрами силы развернулась борьба за доступ к новым углеводородным месторождениям и за передел имеющихся ресурсов. Приобретение углеводородного месторождения или трубопроводного маршрута стало напрямую переводиться в геополитический рост государства. С началом нового столетия энергетическая проблема стала ключевым аспектом геополитических усилий в мире.

Диверсификация как политический инструмент

Самой впечатляющей характеристикой энергетической геополитики на Каспии стала «гонка диверсификаций». Стремление к поступательной диверсификации каспийских энергопоставок нагнеталось общей атмосферой энергетических страхов, взаимного недоверия и политических блефов, царящих в мире. В рамках этой гонки на каждую победу России приходился ответный удар Запада.

Казалось, после ввода в строй Каспийского трубопроводного консорциума (КТК) в 2001 году и идущего параллельно с ним газопровода «Голубой поток» Запад уже не сможет нанести существенного поражения России в регионе Большого Каспия. Пауза в реализации нефтепроводного проекта Баку–Тбилиси–Джейхан (БТД) позволила многим заговорить о провале последнего «американского шанса» на Каспии. Однако после терактов в США 11 сентября 2001 года инициатива перешла к Западу. С этого момента США и их союзники реализуют один энергетический проект за другим, сопровождая это ошеломляющим эффектом цветных революций в Украине, Грузии, Киргизии.

Таков макрополитический контекст противоборства за каспийские энергетические и транзитные активы в рамках глобальной тенденции «ресурсного накопления». Самое главное здесь то, что энерготранспортная гонка в зоне Большого Каспия проходила в рамках новообретенной конфронтации между Россией и Западом. Эта гонка развивалась в атмосфере стремительного ускорения темпов российско-американского соперничества в каспийском бассейне и в режиме обмена ударами между двумя сторонами.

Событием, ставшим основным испытанием для России на каспийском направлении, стала реализация отложенного в свое время проекта Баку–Тбилиси–Джейхан (БТД). Он связал азербайджанские нефтяные поля Азери, Чираг и Гюнешли с турецким портом Джейхан на Средиземном море. Реализация данного проекта (торжественное открытие нефтепровода состоялось 25 мая 2005 года) ознаменовалась чувствительным ударом по российским позициям на Большом Каспии. Теперь же Запад организует новое наступление, связанное с реализацией проекта Nabucco.

История вопроса

Энергетические и транзитные войны на Кавказе по посткоммунистическим меркам имеют богатую традицию. Однако в отличие от нынешнего югоосетинского варианта, абхазский и чеченский казусы 1990-х годов стали элементом не военной фазы конфликта, а частью постконфликтного военно-дипломатического шантажа. Они появились в результате региональных войн на Кавказе и носили характер военного ультиматума победивших провинций в адрес центральных правительств и западных нефтяных компаний. Энергетический и транзитный вопросы в отношениях Тбилиси с ее мятежными окраинами имеют самую длинную родословную в недолгой истории грузинской независимости. Эта проблема уходит своими корнями в середину 1990-х годов – период военных поражений и политического унижения Грузии. Наверное, мало кто об этом знает, но в событиях, связанных с грузино-абхазской войной, также отчетливо присутствовали военно-транзитный и углеводородный аспекты.

Итак, в середине 1990-х годов грузинская государственность оказалась в тяжелейшем кризисе после военного поражения в Абхазии. Возможно, кому-то трудно это представить, но в качестве орудия постконфликтной дипломатии абхазские политики использовали энергокоммуникационный фактор для закрепления своих позиций в регионе. Средством такой дипломатии в руках абхазской политической элиты стало обращение к ведущим мировым нефтяным компаниям, вовлеченным в проекты строительства нефтепровода Баку–Супса, не вкладывать инвестиции в грузинские трубопроводные проекты. Письма были адресованы, в частности, председателю совета директоров корпорации «Шеврон» Кеннету Дерру, президенту этой компании Ричарду Мацке, руководителям концернов МcConnell Dowell Constructors, Marubeni, Deutsche Morgan Grenfell/C.J. и др. Аргументы абхазской стороны, изложенные полномочным представителем этой республики в США Иналом Казаном, – высокие политические риски в регионе, где угроза новой войны между Абхазией и Грузией может обернуться очередной военной катастрофой для последней. При этом абхазы в своих обращениях предупреждали, что в условиях тлеющего конфликта с Грузией они оставляют за собой право «на полное разрушение нефтепроводной инфраструктуры в Грузии». В частности, в письме на имя Тревора Моргана, исполнительного директора строительной компании McConnell Dowell Constructors, от 20 февраля 1998 года говорится: «В настоящее время Абхазия имеет силы, готовые осуществить планы по полному разрушению любых усилий по строительству нефтепровода через грузинскую территорию». Поскольку доходы от транзита нефти могут быть использованы противной стороной в будущих войнах с Абхазией. В свою очередь, в качестве более безопасной альтернативы грузинскому проекту, представители Абхазии предлагали собственный вариант строительства нефтепровода через свою территорию – вдоль черноморского побережья. Приведенные послания, написанные в самый разгар нефтепроводной интриги в Каспийско-Черноморском мезоареале (январь 1996-го – апрель 1998-го), можно рассматривать как часть абхазской дипломатии по оказанию давления в обоих направлениях – на Грузию и западных инвесторов. (Данные письма были любезно предоставлены автору данной статьи влиятельным представителем абхазской диаспоры в США Яхьей Казаном.)

Для военных угроз такого рода были все основания. Грузинские порты Поти, Кулеви и Супса с их нефтяными терминалами находятся на расстоянии артиллерийского выстрела с территории Абхазии. Их уязвимость дополнительно возрастает от того, что они плотно расположены на отрезке примерно 25 км – хорошая мишень в случае войны.

Еще одна уместная аналогия. Как и в независимой Грузии, схожая ситуация сложилась в ельцинской России в 1990-е годы в результате первой войны в Чечне. Бесславный финал первой ичкерийской кампании и дальнейшее ослабление российского влияния на Кавказе после подписания хасавюртовских соглашений привели к рождению такого экстравагантного проекта, как идея «Кавказского общего рынка», предложенного Хож Ахметом Нухаевым, бывшим первым вице-премьером правительства Ичкерии. На словах данный проект рассматривался в качестве «механизма региональной интеграции, который способен принести мир и стабильность на Кавказе». Несущей конструкцией данной идеи был объявлен транспортный коридор «Север–Юг», связывающий Россию, Кавказ и Иран и выступающий в качестве дополнения популярного в свое время проекта «Запад–Восток» (ТРАСЕКА). По сути дела, России как проигравшей стороне в первой чеченской войне предлагалось ее руками создать Северо-Кавказскую свободную экономическую зону вокруг Чечни с привязкой к ней всех энергетических и транспортных проектов. Как и в ситуации с Абхазией, в случае непринятия чеченского ультиматума авторы этой идеи выдвигали угрозы в адрес «северного» маршрута движения каспийской нефти по нефтепроводу Баку–Новороссийск. В целом тональность продвижения обоих проектов была в стиле военно-дипломатического шантажа.

Как видим, энергетические и транзитные войны на Кавказе по посткоммунистическим меркам имеют богатую традицию. Однако в отличие от нынешнего югоосетинского варианта, абхазский и чеченский казусы 1990-х годов стали элементом не военной фазы конфликта, а частью постконфликтного военно-дипломатического шантажа. Они появились в результате региональных войн на Кавказе и носили характер военного ультиматума победивших провинций в адрес центральных правительств и западных нефтяных компаний. На уровне публичной политики эти проекты представляли собой, по словам российского философа Вадима Цымбурского, «местные центры силы, дипломатические фрагменты и имитации». И в России, и в Грузии они возникли в результате ослабления центральной власти и кризиса национальной государственности. А возглавившие этот процесс региональные лидеры стали в тот период мыслить и говорить в политических и геополитических терминах.