Протоиерей Всеволод Во время многих конференций и встреч мне подчас приходилось убеждать западных коллег, что мы – «нормальные люди». Иногда хотелось, конечно, спросить, нормальны ли они сами, но работа церковного дипломата не позволяла. Впрочем, нет худа без добра: иногда даже самые отчаянные русофобы начинали испытывать симпатию к Русской Церкви. Это когда ты им говорил, что церковная собственность у нас не возвращена. Так же как, кстати, и собственность мусульманских, иудейских, буддийских, старообрядческих, католических, лютеранских, армяно-григорианских и прочих религиозных общин.
Собеседники искренне поднимали брови: как, разве вам уже все не отдали? У вас же Ельцин/Путин/Медведев со свечкой стоит! И вообще Церковь уже почти государственная! Приходилось пояснять, что нет. И что храмы, которые западные гости видят в Москве, остаются собственностью государства, даже если в них никогда не прекращалось богослужение или они были переданы Церкви лет десять назад и целиком за ее счет восстановлены.
Зарубежные гости отказывались верить. Переспрашивали, правильно ли поняли. А потом говорили: ну, у вас же столько влияния, почему не добились своего? Приходилось отвечать: телерепортажи со свечками – одно, а имущественные споры – другое. Диалог с государством по имущественным вопросам никогда не был легким. И не потому, что в экономических министерствах сидят завзятые антиклерикалы. Просто то, что государству было не нужно, давно уже отдали. В пользование. Но вот чтобы передать в собственность, нужно было преодолеть огромный психологический барьер перед отчуждением чего-либо из государственной казны. К тому же были и болезненные спорные случаи – немного, но были. И остаются. Это когда в храмах и монастырских корпусах находятся музеи, реставрационные мастерские, конторы, склады, казармы, нежно любимые местными властями АНО и ГУПы.
Во всех этих случаях Церковь ждала и шла на уступки. Ждала почти 20 лет. Отказалась – на высочайшем официальном уровне Архиерейского Собора 1994 года – от безусловной реституции своего «некультового» имущества и от той его части, «которая не является жизненно необходимой для церковного организма». Настояла на том, чтобы в проекте закона «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения» была прописана норма, гарантирующая музеям, домам культуры и даже ГУПам получение новых помещений в том случае, если им придется освободить храмы и монастыри. Наконец, просто не шла по пути наших западных друзей, которые – в лице Совета Европы – в жесткой форме потребовали от России возвращения собственности религиозных общин.
В нашей Церкви понимали и понимают, что полная реституция имущества всех дореволюционных владельцев в России невозможна. Слишком много воды утекло, слишком сильно изменились лица городов и сел. Но каждый монастырь или приход должен иметь воскресную школу, библиотеку, помещения для социальной работы и просто для общения людей. И, конечно, в храме должно совершаться богослужение. Пусть иногда два-три раза в год, ради сохранности здания и интерьера. Но храм – или мечеть, или синагога, или дацан – строился для молитвы. И для свободного доступа людей (христианские храмы, во всяком случае). В них не место ни заводу, ни учреждению, ни музейному билетеру. Церковь не претендует на то, чтобы изымать иконы из собственности музеев, разрушая их коллекции. Но перед каждой святыней нужно иметь возможность совершить молитву. Хоть в храме, хоть в музее. При условии полной сохранности святыни как памятника культуры. Причем обеспечить эту сохранность обязан любой собственник – Церковь, исламская умма, частный меценат, государство.
Я не люблю оправдываться перед «западниками». И не считаю их для нас учителями. Но иногда их надо бы послушать хотя бы потому, что они смотрят на нас со стороны. И понять, наконец: дискуссию о религиозном имуществе надо перевернуть с головы на ноги. Восстановив естественную справедливость, нарушенную в годы крайнего беззакония и крайней безнравственности.
